Саврасов поднял стакан с вином и начал медленно цедить его сквозь зубы, причмокивая после каждого глотка.
— Вы говорили о «диспетчере» и прорабе. Напишите мне о них, завтра я выеду в Москву.
— А удобно ли это будет?
— Что вы имеете в виду? — как бы не поняв вопроса, спросил я.
— Писать. А если вы утеряете?
— Ну и что ж тогда? Ведь, кроме фамилий и адресов, вы ничего, надеюсь, писать не будете? А пароли я запомню.
Саврасов согласился и, вырвав листок из блокнота, написал адреса и фамилии.
Последний разговор с Саврасовым состоялся на другой день утром в его комнате.
Он попросил меня передать на ту сторону, что устроился хорошо и озабочен поисками новых людей, что нужно продолжительное время и большие средства для выполнения тех задач, о которых у него был продолжительный разговор с доктором на последнем свидании.
Затем он спросил:
— Надеюсь, вы сможете дать мне деньги?
Я ответил, что дам в обед. Глаза Саврасова оживились.
Денег Саврасов не дождался. Задолго до обеда я прохаживался по аэродрому, готовясь к вылету в свои края. Самого Саврасова я передал заботам местных товарищей, которые имели на это определенные полномочия и выполняли указания полковника Решетова.
Глава третья
День начался с налета вражеских бомбардировщиков. Они бросили бомбы на железнодорожный узел, развернулись над городом и улетели на запад.
Через полчаса после бомбежки меня вызвал к себе подполковник Фирсанов.
— Как ты посмотришь, товарищ Стожаров, если тебе предложат побывать еще раз за линией фронта, в тылу врага? — спросил он.
Фирсанов смотрел на меня серыми спокойными глазами. У него была такая привычка — при разговоре смотреть собеседнику в глаза. Наблюдая за моим лицом, он, вероятно, хотел определить, какое впечатление произведет на меня его вопрос. Но, кажется, я не дал ему на это времени. Я ответил сразу:
— Готов выполнить все, что потребуется!
Такой ответ Фирсанову понравился. Я определил это по нахмуренным, начинающим седеть бровям. У него были своеобразные способы выражать настроение: если он хмурил брови и обращался к кому-либо на «ты», то значит — как ни странно — был доволен; если же на «вы» — следовала неизбежная головомойка.
— Хорошо! — сказал он. — Сейчас с тобой будет беседовать по этому вопросу полковник. Посиди здесь. — И Фирсанов вышел, оставив меня одного.
Происходило это на второй день после моего возвращения с Урала.
Фирсанов вернулся в кабинет в сопровождении Решетова.
— Значит, решили еще раз побывать на той стороне? — спросил полковник, приветливо со мной здороваясь и потирая больную руку.
Вопрос был задан таким тоном, будто не Решетов являлся инициатором новой поездки, а я. Поэтому мне оставалось только повторить вслед за ним:
— Да, решил.
— Ну и отлично! — одобрительно заключил полковник и сел на диван.
Несколько секунд длилось молчание. Решетов смотрел на меня исподлобья, как будто проверял искренность моих слов. Затем, все так же не сводя глаз с моего лица, заговорил:
— Учтите, майор: поездка будет необычной. Вы пойдете в логово врага, где вам придется действовать одному, без совета, без поддержки. Пойдете на особое задание, совершенно особое. Ваши глаза должны все видеть, уши — все слышать. Зачастую придется улыбаться, когда захочется плакать.
— Вы, кажется, пытаетесь отговорить меня, товарищ полковник? — иронически заметил я. — Думаете, что изменю свое решение?
Полковник ответил не сразу. Осторожно пощелкивая указательным пальцем о мундштук папиросы, он сбил с нее пепел, затянулся и, выпустив дым в сторону, продолжал:
— Нет, я на это не рассчитываю и отговаривать вас не собираюсь, хотя вы имеете полное право отказаться. Я лишь хочу вчерне, в общих словах сказать, что ожидает вас. Хочу подчеркнуть, что речь идет не об обычной короткой разведке, а об особом, долговременном задании, на которое надо итти добровольно, с открытой душой, заранее предвидя все опасности. В таком деле, учил нас Феликс Эдмундович Дзержинский, требуются горячее сердце и холодный рассудок.