Я отсчитывал про себя секунды: семь… восемь… двенадцать… и замер, скосив налево глаза, — рядом со мной кто-то остановился. Я увидел только большой волчий треух и шелковистую курчавую бородку, запорошенную снегом. Да и весь человек, залепленный снегом, походил на елочного деда-мороза.
Неизвестный тоже решил, видимо, прочесть объявление до конца.
Его соседство меня совсем не устраивало. Вот-вот должен подойти Криворученко. Я не допускал мысли, что он заговорит со мной при постороннем. Криворученко, конечно, пройдет мимо.
Я с досадой подумал: «Черт его принес, этого дядю! Не нашел другого времени».
Я решил отойти и раздумывал над тем, в какую сторону отойти лучше. Но едва я сделал движение, как неизвестный шепнул:
— Кондратий Филиппович, дорогой!. Это я…
Нет, я даже не повернулся. В этом не было нужды. Голос Семена я мог различить из тысячи голосов. И я его узнал.
Впившись глазами в обращение, я вздохнул:
— Семенка!.
А как мне хотелось расцеловать его!
— Да, да, я… Все в порядке! — шепнул он.
— Времени в обрез, — процедил я сквозь зубы.
— У меня тоже… И подвода ожидает, — торопливо проговорил Семен.
— Ш-ш…
Подошла женщина. Ее, очевидно, привлекло любопытство: двое читают, почему ей не почитать. Может быть, что-нибудь интересное. Но, пробежав глазами текст обращения, она шумно вздохнула и ушла своей дорогой.
— Говори скорее, — торопил я. — Где бросили якорь?
— В двенадцати километрах. Лес густющий, болото, глухомань. Назначайте, где лучше встретиться.
— В кино. Запомни, в кино. Я укажу дату и время…
— Не пойдет, — прервал меня Криворученко. — В городе меня уже знают — я три раза привозил в баню дрова из леса и сейчас привез… Личность для посещения кино неподходящая…
Это меня обескуражило. Другого варианта я не подготовил.
— У вас на Опытной станции, — продолжал Криворученко, — есть истопник Кольчугин. Попытайтесь его использовать.
Я не поверил собственным ушам.
— О ком ты?
— О Кольчугине, Фоме Филимоновиче.
— Откуда ты его знаешь?
Криворученко молчал. Приближались мужчина и женщина. Они тащили за собой санки, на которых была укреплена бочка с водой. Когда они прошли, Семен ответил:
— Сказал командир партизанского отряда. Я был у него. Кольчугин — участник городского подполья. Он прорвался к вам при содействии старшего подпольной группы, а тот работает в управе… У Кольчугина два сына на той стороне. Одного звать Петром, второго — Власом.
— Тут не провокация?
— Что вы! И лесник говорил мне о Кольчугине.
— Какой лесник?
— Связной между партизанами и подпольем.
— Что он говорил?
— Что Фома Филимонович вернейший человек. Его сразу не раскусишь.
«Куда там!» — подумал я и спросил:
— Кольчугин знает, кто я?
— Откуда он может знать? Никто не знает, кроме командира отряда, а он — здешний секретарь райкома. Я было решил встретиться с вами через Кольчугина, но потом не рискнул. Лучше вы сами с ним сговоритесь. Он считает вас предателем, сообщил об этом подполью, и подпольщики уже хотели казнить вас…
— Здорово! Только этого и не хватало… Вас двое?
— Да, я и радист. Это уже второй… Тут целая история…
— Ладно. Это потом. Отстучи сегодня же, что у меня все в порядке, а подробности после беседы. Да… Передай срочно, что между городом и селом Поточным разбазирован авиаполк. Пусть его кроют. Пусть немедленно положат кого-нибудь из наших в больницу под именем Брызгалова. Все. Иди. Дня через три жди мои сигналы. Понял?
— Да, да… А если Кольчугин будет ломаться, вы ему шепните: «Как лес ни густ, а сквозь деревья все же видно». Это их пароль.
— Добре! Иду…
Криворученко отошел. Я «дочитал» обращение до конца, мысленно поблагодарил бургомистра за то, что оно такое пространное, и зашагал домой.
Снег кружил в воздухе, и трудно было определить, откуда он летит: то ли сверху, то ли снизу. Удачная погодка!
В эту ночь я долго не мог заснуть, но теперь уже от избытка радостных мыслей.
Я лежал на койке с закрытыми глазами, в полной темноте. Пурга бесновалась и выла снаружи, возилась в печной трубе, скреблась в окно, а я все думал и думал.
Вначале я мысленно побывал в глухомани, где укрывался Семен с радистом. Успел ли он добраться до места? Хотя в лесу пурга не так страшна, как в степи. Всего двенадцать километров разделяло нас. Но я лежал в теплой комнате, на простыне и подушке, под одеялом, а они?. Они, наверное, жмутся друг к другу в какой-нибудь норе, дрожат от стужи, а над ними темень, вьюга… А может быть, радист отстукивает сейчас ключом, и его точки-тире жадно ловит радиоцентр партизанского штаба.