— Ты от него не отмахивайся!
— Что так?
— А вот так… Он нам еще понадобится. Он враг, но мы должны использовать его слабости. Портить с ним отношения не следует.
Умный старик не стал спорить.
— Значит, люб не люб, а дружбу завязывай!
— Выходит так.
— Задача мудреная, — покачал головой Фома Филимонович. — Душу с него воротит. Да и зашибает он здорово.
— Это как раз и хорошо. Ты должен его задобрить. Ты приучи его есть из твоих рук. Худо ли, хорошо ли, но он считает тебя за своего, а это — главное.
— Что да, то да, — согласился Фома Филимонович. — «Ворон ворону глаз не выклюет»…
Тетеревов мы заели клюквенным киселем. Кисель был кислый и очень густой, но после наскучившего немецкого пайка я съел его за милую душу, хотя от кислоты сводило скулы.
Потом занялись делом. Я инструктировал Криворученко, а он делал одному ему понятные заметки в записной книжке. Криворученко должен был принять в свою группу еще двух товарищей и, поддерживая связь с Фомой Филимоновичем, держать под наблюдением осиное гнездо.
Если Гюберт перебазирует свою резиденцию, надо было следовать за ним, сохраняя по-прежнему необходимую дистанцию.
Обо всех изменениях в личном составе Опытной станции, о выявленных агентах надо регулярно информировать штаб.
И Фоме Филимоновичу я поставил задачи: закрепиться на станции, по возможности наладить «дружбу» с Похитуном, добиться расположения Гюберта с таким расчетом, чтобы, меняя место дислокации, Гюберт не отпустил от себя старика, как нужного ему человека.
Листок записной книжки Семена был уже тесно заполнен непонятными словами.
— Ну как, друзья? — спросил я в заключение.
— Сделаем, Кондрат! — заверил Фома Филимонович.
— Сделаем все возможное и невозможное, — добавил Семен.
Таня сидела в сторонке, теребя косу, и слушала нас, полуоткрыв губы.
— И поскорей давай людей Семену, Фома Филимонович, — напомнил я.
— За этим дело не станет, — проговорил старик.
— Только одного, — сказал Семен. — Второго пришлет командир отряда. Есть у него парень надежный, хорошо знающий округу, по фамилии Логачев.
— Толковый парень, — заметил Фома Филимонович.
— Все мы его знаем, — вмешалась в разговор Таня. — Логачев до войны был первым физкультурником в городе, бегун, прыгун, работал в техническом контроле на заводе. Жена его, медсестра, эвакуировалась с больницей, а он остался для работы в тылу. Комсомолец…
— Да что говорить, лучшего не сыскать, — подтвердил Фома Филимонович. — Орел-парень! Что тебе рост, что силенка… И мозговитый. Ну, а второго дам тебе я. Обижаться не будешь.
— Кого, дедка?
— А Мишутку Березкина. Наш, городской. В подполье с первых дней. Его немцы не трогают. Одна нога короче другой, малость прихрамывает… А парень — сорвиголова! На любое дело пойдет и глазом не моргнет. Только прикажи. Если бы не ты, Кондрат, он бы Наклейкина обработал. Вот такой…
— Ладно. Ты сведи его с Семеном, и они поговорят. Ну, мне пора, — сказал я и встал. — Кажется, обсудили все…
Я стал прощаться.
— Будь удачлив, Кондрат! — напутствовал меня старик.
— Берегите друг друга, — предупредил я.
— Все будет хорошо, — заверил Криворученко.
Таня вышла на разведку, а через минуту двинулся и я, чтобы уже никогда более не возвратиться ни в «хоромы» Кольчугина, ни в этот засыпанный снегом двор, ни в этот город. Во всяком случае — до конца войны…
На дворе уже стемнело. В лицо дул колючий, обжигающий ветер. Небо было задернуто тучами.
Я поднял воротник, застегнул наглухо пальто, сунул руки поглубже в рукава и зашагал к себе.
30. Прыжок
На третий день после моего прощания с друзьями, перед обедом, Гюберт вызвал меня к себе и объявил:
— Подготовьтесь. Вечером поедете на аэродром.
Я ответил, что у меня все готово. Под словом «все» имелись в виду радиостанция, предназначенная для Брызгалова, выданная мне довольно крупная сумма денег в советских знаках, документы.
Только сейчас я сообразил, почему Гюберт тянул с моей выброской: он ждал непогоды. Сегодня непогода пришла. Еще с ночи посыпал мелкий снег, ветер усилился, и под его порывами тонко и жалобно заскрипели сосны в лесу.
Эти дни Фома Филимонович, по договоренности со мной, задерживался на Опытной станции допоздна. А в его «хоромах» дежурил Криворученко, чтобы вовремя радировать нашему штабу о времени моей выброски.
Фома Филимонович проявлял отменное усердие, повсюду отыскивая для себя работу, чем вызвал похвалу коменданта. А работы старик не боялся: он знал шорное и плотничье ремесло, мог класть печи, чинил обувь, понимал в слесарном и кузнечном деле.