- Я слышала, утром он с женой поругался…
Это меня даже не удивило. О том, что у главреда, оказывается, есть спутница жизни, я узнала в первый же день работы в этой газетенке, и, по моему скромному мнению, этой женщине надо было ставить памятник.
- Ну и хрен с ним, - отмахнулась я. - Завтра донесу ему, что нужно, и он успокоится.
- Ага-ага, - кивнула Оля и вдруг задала весьма нетипичный для себя вопрос, - ты сейчас в универ?
Я, скажем так, немного удивилась. Секретарша главреда никогда не входила в круг людей, интересующихся моей личной жизнью.
- Ну да, а что?
- Ты поаккуратнее, - сказала она, поправляя волосы. - Я слышала, у нас в городе какие-то маньяки появились…
Ну вот, только этого еще не хватало.
- Какие маньяки? - безнадежно спросила я. Оля секунду молча похлопала ресницами, и заговорила с неподдельным ужасом:
- Мне подруга вчера рассказала, они на черной машине ездят и к девушкам пристают! Причем, - тут она с многозначительным видом подняла палец, - им только блондинки нравятся. У моей подруги знакомую так увезли… ее Люда зовут, она к ним в машину села, и все…
- Ну и дура, - с чувством высказалась я, делая в мыслях своих очередную пометку: бежать сломя голову от парней в черных тачках. - Ладно, спасибо, что предупредила.
Секретарша издала короткий смешок.
- Да не за что! Ты поаккуратнее, у тебя же волосы светлые…
Можно подумать, я без нее не была осведомлена о цвете своих волос. В общем, редакцию я покинула в мрачном настроении и, стараясь держаться подальше от кромки тротуара, двинулась к автобусной остановке. Но, уже стоя в заполненном людьми салоне между двумя пыхтящими бабками, я подумала, что не лишним будет перед парами заскочить на полчаса домой - перехватить что-нибудь вкусное и выпить чашку кофе, который я за последние две с половиной недели научилась варить не хуже любого бариста.
Как шли дела у моего гостя? Отлично, без преувеличения скажу я. Тщательно изучив историю того временного отрезка, что ему пришлось пропустить, он взялся за то, что называют сейчас классической литературой. Никогда не забуду лица окружающих, когда во время одной из наших прогулок мой интеллигентного вида спутник осведомился “кто это?”, указав кончиком трости на памятник Пушкину. Я, хоть и понимала, что винить его в чем-то глупо, едва со стыда не сгорела и тем же вечером, прочитав Павлу короткую лекцию о солнце русской поэзии, вручила ему всем знакомый пушкинский трехтомник. С тех пор я своего гостя без книги в руках не видела - осилив Пушкина за пару дней, он с безграничным интересом взялся читать остальное, все то, что мне всегда казалось невероятно скучной тягомотиной. Однажды я, клянусь, видела, как он смеется над чем-то из Гоголя - зрелище было устрашающее, ибо что-то смешное у Гоголя действительно мог найти только Павел.
А еще он увлекся фотографией. Вышло это случайно - он увидел как-то, как я чищу объектив своей зеркалки, и спросил, что это за устройство у меня в руках. Зеркалка перестала быть моей спустя пару дней, но меня это не особенно парило - выяснилось, что фотографировать у Павла получается на порядок лучше, чем у меня. Теперь он регулярно пропадал из дома и шатался по Питеру, щелкая все, на что падал его взгляд - от видов на вечернюю Неву до каких-то случайно встреченных им девушек на улицах. Фотошопом пользоваться он пока не научился, но это было дело наживное. Собственно, когда я зашла домой, он как раз занимался тем, что перекидывал на ноутбук очередную порцию видов Невского.
- День добрый, Ваше Величество, - сказала я, проходя мимо него к холодильнику. Павел отвлекся от мужественного сражения с драйверами и посмотрел на меня.
- Я думал, вы на занятиях.
- Скоро пойду, - безмятежно откликнулась я, ставя вариться кофе. - У меня есть еще полчаса…
Кивнув, он вернулся к своим ненаглядным фоточкам. Для меня, признаться, до сих пор оставалось загадкой, как он умудрился так быстро акклиматизироваться в наших реалиях - пожалуй, единственной областью, куда я пока опасалась его заводить, был Интернет. Для этого, пожалуй, было еще рановато. А то тонкая душевная организация могла не выдержать.
Я налила кофе, села за стол и, взглянув на пустующий подоконник, от которого я так и не смогла оттереть желтовато-бурый округлый след, вспомнила нашу войну из-за цветочного горшка.
Пристрастие Павла к порядку меня особенно не напрягало, но иногда приобретало почти что маниакальные формы. К тому, что все флаконы с шампунями в душе теперь стоят по росту, я привыкла быстро. К тому, что все чайные чашки на полке повернуты ручками в одну сторону - тоже. Но с несчастным цветком, который до появления в моем доме царственного постояльца тихо-мирно стоял на подоконнике в кухне, вышел, как мне кажется, перебор.
Примерно на третий-четвертый день пребывания Павла в квартире я однажды утром обнаружила, что горшок с подоконника переместился на столешницу рядом с плитой. Тогда я решила не задумываться, в чем дело, и просто переставила его на место, но уже вечером цветок снова загораживал одну конфорку и полки со специями. Можно было, конечно, отнести его к себе в комнату, но я решила закусить удила и с нордическим спокойствием водрузила горшок обратно на подоконник. Причем мы с Павлом об этом ни разу не заговаривали, но уже на следующий день цветок снова оказался возле плиты.
“Ну ладно”, - злорадно думала я, доставая с балкона тюбик суперклея, - “посмотрим, как ты справишься с новейшими технологиями”.
Наверное, надо было в тот день, уходя в универ, установить возле окна скрытую камеру, но я не подумала это сделать.
Вечером, придя домой, я обнаружила горшок на месте. Цветка в нем не было. Цветок, пересаженный во взявшееся черт знает откуда красное глиняное ведерко, гордо возвышался на столешнице.
Мне ничего не оставалось, кроме как признать поражение. Горшок я худо-бедно отодрала от подоконника, изведя почти полпачки растворителя, засунула цветок обратно и переставила к себе в комнату. След от клея так и остался, и с ним уже ничего нельзя было поделать. Поделом мне, наверное.
Отряхнув себя от воспоминаний, я вытащила айфон и принялась набирать старосте смс: что-то вроде того, что на лекцию я опоздаю минут на пятнадцать, пусть она меня впишет. И тут, подняв на секунду глаза, чтобы взять чашку с кофе, увидела, что взгляд Павла остановился на покачивающемся в воздухе приснопамятном мальтийском ключе.
- Хотите, чтобы я вам его вернула? - странно, это эта мысль пришла мне в голову лишь две с лишним недели спустя. В конце концов, ключ, если подумать, получается вовсе не мой, а его.
Павел поразмышлял о чем-то несколько секунд, покосился почему-то на экран ноутбук и лишь потом тяжело ответил:
- Можете оставить его себе. Не думаю, что ближайшее время от него будет какой-то толк.
Я, признаться, вздохнула с облегчением. Все-таки за годы я успела привязаться к этой вещице, и возвращать ее пусть даже законному владельцу было бы для меня тяжко. Да и пришлось бы все объяснять матушке, а матушка была первым номером в списке людей, которым ни при каких обстоятельствах не надо было знать, что со мной произошло и кто сейчас живет у меня в квартире.
Андрей все не появлялся. Скучала я по нему смертельно, а от обиды и тоски иногда хотелось почти что на стенку лезть. Названивала я ему каждый день, один раз даже плюнула на гордость и съездила к нему домой, но квартира встретила меня мертвой тишиной и наглухо запертой дверью, за которой не слышалось ни малейшего шевеления. Я впадала в непродолжительную депрессию, жаловалась Анжеле, пила Егермастер и нигде не могла найти успокоения. В голове просто-напросто не укладывалось, что меня так просто, без всяких видимых причин, бросили.
Раз за разом откидывая от себя мрачные мысли в духе “все мужики - козлы”, я добралась-таки до универа и, как выяснилось, даже не очень опоздала. В аудитории я заняла место рядом со своей единственной более-менее близкой приятельницей Светой и от нее второй раз за день услышала историю о маньяках на черной машине.