— Хорошо, — Скарятин обречённо кивнул, — я сделаю.
— И как идут дела с созданием военно-революционных судов?
— Суды создаются. Военные с радостью восприняли эту идею и быстро назначили свои представителей, но с юристами возникли проблемы. Многие не хотят судить, и мы не можем обеспечить все суды своими людьми.
— Тогда увеличьте им оклады в три раза и придумайте дополнительные льготы, наконец, дайте мне список отказников, и я смогу найти слова для их убеждения. Если они хотят идти против власти и закона, значит, я имею полное право не защищать их жизнь, личное достоинство и имущество. И попрошу вас, Григорий Николаевич, давайте без ненужных сантиментов. Мы здесь не играемся, мы выживаем. На кону стоит очень многое. Вам понятно?
— Да, я всё понимаю. Мне тяжело выполнять подобные распоряжения, но я тоже не вижу иного выхода.
— Рад, что нашёл в вас единомышленника. Информируйте меня обо всех возникающих трудностях, я помогу вам.
— Всенепременно.
Когда Скарятин ушёл, Керенский вызвал адъютанта и приказал найти Модеста Апоксина, «верного» слугу жёлтой прессы. Этот перезрелый фрукт сейчас мог очень сильно пригодиться. Ну и что, что мерзко пахнет? Каждому фрукту — своё место. Всё в дело, всё в дело.
Апоксин примчался буквально через два часа. А почему и не примчаться, когда всех матросиков и других его недоброжелателей к ногтю прижали, а его приблизили. Это очень сильно грело сердце зрелого неудачника, он уже давно расплатился со всеми долгами, завёл любовницу, пристроил детей. А впереди уже замаячили далёкие горизонты роскошной жизни, ну какой дурак откажется от всего этого? Модест дураком не был, а потому мигом и примчался на «ковёр» к Керенскому.
— О, господин Модест, — Керенский даже изволили выйти из-за стола, чтобы пожать руку Апоксину.
В ответ Апоксин изогнулся так, что стал похож на вопросительный знак. Его узкая ладошка мигом вспотела. Керенский холодно улыбнулся и удалился обратно к столу, мимоходом вытирая ладонь о штанину.
— Ну, как идут дела с прессой?
— Весьма-весьма прекрасно! — Модест ел взглядом начальство, которое изволило пожать ему, недостойному…, руку.
— Это радует, а что с тиражом газеты?
— Очень возрос и всё благодаря вам, господин министр! — Апоксин снова изогнулся в поклоне.
— Не сомневался, вы хорошо себя зарекомендовали на этом посту, господин Апоксин, и я думаю, что вас пора переводить на другой уровень, но для этого нужно, прежде всего, ваше желание и команда единомышленников, которой у вас нет.
— Что вы, что вы, у меня всё есть, а чего нет, то я достану, хоть из-под земли.
— Ммм, да вы присаживайтесь, — Керенский скривил губы в понимающей ухмылке. — А вы ценный человек, я не разочаровался в вас. Я вот тут подумал, что вам нужно подобрать пост в правительстве, как вы считаете, потяните?
— Да я, да я! — Модест внезапно сполз со стула, встал на колени и пополз к Керенскому, — Да я, да я, да я… на всё готов ради вас!
Керенский, глядя сверху вниз на Апоксина, улыбался, но не брезгливо, а поощряюще.
— Что же, ваш энтузиазм очень радует. Я собираюсь создать отдел пропаганды при военном министерстве и назначить туда именно вас за ваши заслуги передо мной. А потом, специально под вас, мы создадим в правительстве министерство информации и прессы. Как вы смотрите на это?
— Да я, да я! — Модест больше ничего не мог сказать, его просто заклинило на этих двух словах.
— Но вы должны учесть, что на этом посту нужно будет здорово поработать. Вашей обязанностью будет объяснение нашей политики и вложение в головы несознательных граждан понимания об их чудовищной ошибке, если они пойдут против правительства. Это надо делать напористо, органично и агрессивно.
Люди должны знать, что мы несём им закон и порядок. Много закона и много порядка. Мы творцы добра против зла, мы…, - Керенский мысленно сплюнул и осёкся. Вид Апоксина, стоящего на коленях, возбуждал в его голове чувство вседозволенности и силы. А это опасное и ненужное чувство. Признаться, оно опьяняло сильнее вина.
— Встаньте! Негоже будущему министру стоять передо мной на коленях.
Апоксин резво вскочил.
— Вы можете стать моей левой рукой и помощником во многих скользких делах. Вы же понимаете, о чём я говорю? — вкрадчиво осведомился Керенский, спокойно сидя на стуле, откинувшись на его спинку.