- Меч, - как-то выдохнул он, пытаясь нащупать что-то в воздухе рядом с собой. - Достань меч.
Я, увлеченная до того момента чтением, чуть не подпрыгнула на стуле. В его словах было что-то мне знакомое, но я не могла понять, как это возможно.
- Что? - спросила я громко, забыв на секунду, что разговариваю с человеком, находящимся без сознания. - Какой меч?
Но он, конечно, не ответил мне. Больше в тот вечер он вообще не произнес ни слова, но я, сдавая смену пришедшей сменить меня Норе, покидала спальню с тягостным ощущением, что упускаю что-то очень важное.
Так прошла почти неделя, и страх, грызущий меня, начал постепенно таять. Невозможно все время бояться чего-то с той силой, с которой боялась я - рано или поздно смиряешься, и мысль о беде, в которую можешь угодить, не вызывает прежнего трепета. Так и я, устав воображать каждую секунду, как меня арестовывают и ведут в тюрьму, начала постепенно думать, что это, наверное, еще не худшее, что может со мной произойти. По крайней мере, смерть все закончит. А я как никогда хотела, чтобы этому кошмару подошел конец.
- Натали! - Нора сбежала по лестнице, чтобы оторвать меня от флегматичного поглощения чая в гостиной. - Он зовет тебя!
Я сначала не поняла, о ком она говорит.
- Кто?
- Максим, - сказала она почти шепотом, и я почувствовала, что пол подо мной начинает медленно расходиться в стороны. Нет, я не боялась больше. Мне показалось, что я больше никогда в жизни ничего не испугаюсь. Но чувство, что сейчас жизнь моя кончится, давило на душу подобно тяжелому камню.
Неторопливо, считая под собой ступени, я поднялась на второй этаж. Мысленно прокрутила голове все, что успела наговорить Робеспьеру, когда увидела ордер на собственный арест. Ту бумагу я, конечно, подобрала и незаметно выбросила в камин, но ему никогда не составит труда написать новую. Что со мной будет дальше, я видела слишком много раз, особенно за последние несколько недель, и не хотела думать об этом. Зато можно было утешить себя мыслью, что я долго продержалась, и она неожиданно подбодрила меня настолько, что дверь комнаты я открыла, почти не дрожа.
Пришедший в себя, Робеспьер не сильно отличался от себя больного. Он все еще был смертельно бледен, еще больше похудел - руки его теперь вовсе напоминали кости, обтянутые тонким слоем кожи, - взгляд его поминутно мутился, будто Робеспьер готовился снова лишиться чувств, но голос странно окреп, и мне не пришлось прикладывать усилия, чтобы различить слова.
- Вы хотели видеть меня, - сказала я ровно, глядя ему прямо в глаза. Пусть видит, что я ни о чем не жалею. Он кивнул.
- Присаживайтесь.
Не видя смысла пререкаться, я опустилась на стул, стоящий рядом с его кроватью, и тут же подскочила - до этого на нем сидела Нора, и я чуть не села на оставленное ею вязание. Робеспьер терпеливо ждал, пока я уберу спицы на подоконник.
- Я рад видеть вас, - наконец сказал он. - В горячке я видел… ужасные картины. Где-то присутствовали и вы.
- Действительно? - вежливо сказала я, наклоняя голову. Странно, но я не ощущала ни малейшего волнения, словно не от этого человека напротив зависела моя жизнь. Наверное, никогда я не разговаривала с ним так легко, не опасаясь подвоха, не ища в каждом слове двойное дно. Мне было все равно, и это было прекрасно. - И что же я там делала?
Он вздрогнул и сказал с горечью, отводя взгляд в сторону, словно стыдился собственных слов:
- Вы назвали меня тираном, Натали. Без совести и без души. Это неважно, поверьте…
Он забормотал что-то невнятное и извиняющееся, а мне, стоило переварить сказанное им, дико, до одури захотелось хохотать в голос. Это было до того невероятно, что ужасно смешно - именно в тот момент, когда, казалось, ничто не поможет мне выпутаться, судьба недвусмысленно намекнула, что все еще заинтересована в моем существовании. Робеспьер ничего не помнит, даже того, как я его толкнула и едва не оставила без помощи. Сдерживая смех, я напряглась до такой степени, что ощутила, как в уголках глаз выступают слезы.
- Вы плачете? - спросил он с нарастающим беспокойством, взглядываясь в мое лицо. - Не надо. Я не хотел бы, чтобы вы…
- Нет, нет, - смеяться мне хотелось, а улыбка далась ценой огромных усилий и вышла какая-то полуистерическая, - я совсем не плачу, что вы. Наверное, свет так падает…
Украдкой я все-таки вытерла глаза манжетой, не понимая, почему чувствую себя так неловко, и вдруг, снова подняв взгляд, увидела, что Робеспьер смотрит на меня сочувственно и грустно. Ну вот, только этого еще не хватало. От этого в груди сразу нехорошо защемило, и на секунду мне показалось, что я сейчас рассыплюсь на кучу мелких осколков - никто не соберет потом, легче будет выбросить.
- Натали, - Робеспьер заговорил негромко, слова явно давались ему тяжело, - ни вы, ни я не сможем исправить то, что уже сделано. Но вечно продолжать существование, подобное нашему, невозможно.
- Я согласна, - ответила я, думая про себя, что почти то же самое хотела сказать ему тогда, стучась в его дверь и еще не зная, что обнаружу на его столе свой приговор. - Что вы предлагаете?
Он ответил не сразу. Глаза его закрывались, я видела, что силы его на исходе, но была далека от мысли продолжить разговор позже. Сейчас или никогда.
- Поговорить, - наконец сказал он со слабой улыбкой. - Может, нам стоит просто поговорить?
“А помнит ли он про ордер?” - возникла дурная мысль у меня в голове, но я тут же безжалостно ее задавила. Помнит или нет - неважно. Я не помнила про то, что открыла дверь Шарлотте Корде, но это не помешало Симоне обвинить меня, а толпе из клуба кордельеров - чуть не растерзать на куски. Дантон тогда спас меня, а сейчас он мертв по вине Робеспьера, лежит где-то, засыпанный негашеной известью. Мертв. Мертв.
Я повторяла про себя последнее слово, надеясь, что сердце мое снова замрет и зачерствеет, но это удалось мне не сразу - оно, глупое, все никак не хотело, билось тревожно и быстро, манило сделать что-нибудь идиотское, например, разразиться слезами и беспомощно уткнуться Робеспьеру в одеяло. Но я переломила себя, заставила себя вспомнить всех, кто был мне дорог, кого я успела полюбить и кого больше нет. Удалось. Что-то внутри меня нехорошо скрежетнуло, как плохо смазанный механизм, сбившийся с привычного ритма и с трудом возвращающийся к нему, но я снова почувствовала, что могу ненавидеть, и в этой ненависти было спасение.
- Думаю, нам не о чем разговаривать, - произнесла я и поднялась. Лицо Робеспьера исказила мимолетная гримаса боли, и он снова закашлялся, прижал к губам платок, и я решила, что это лучший момент, чтобы уйти. Я шагнула к двери, но вдруг его голос, с трудом прорывающийся сквозь кашель, одернул меня:
- Натали.
- Что? - ничего не выражающим тоном спросила я, не оборачиваясь. Я не хотела больше его видеть, ибо боялась уже не столько его, сколько чувств, которые он угрожал во мне пробудить. Лучше бы я, действительно, оставила тогда его лежать на полу и смылась…
- Если вы вдруг передумаете, - почти прохрипел он, с трудом справляясь с приступом, - двери моего кабинета для вас всегда открыты.
“Пошел ты к черту”, - чуть не сорвалось с моего языка. За это тоже впору было его ненавидеть - за то, как он, что бы ни случилось, умеет сказать что-то, отчего я сразу чувствую себя неуклюже и стесненно.