Я вдруг поняла, что именно изменилось в нем. Дело было и во взгляде, утратившем ребяческую живость и теперь будто припорошенном пеплом, и в голосе, в котором проступили какие-то новые, не слышанные мною ранее нотки, и в словах, которые он произносил сейчас, и никогда не произнес бы ранее; дело было во всем сразу и ни в чем - было еще что-то сверх этого, что-то, чему я наконец смогла дать название.
- Ты повзрослел, - тихо сказала я и все-таки наполнила свой бокал. Антуан неопределенно повел плечами.
- Ты думаешь?.. Неважно. Важно другое. Что я наделал?
Я молча покачала головой, давая понять, что у меня нет ответа на его вопрос.
- Что мы все наделали? - спросил он почти неслышно и, как мне показалось, с полным осознанием собственной обреченности.
Но вряд ли в мире существовал хоть один человек, который был готов дать ему ответ.
Из кафе нас вскоре выгнали, сообщив, что заведение закрывается, и мы переместились в другое, затем в третье, а потом, когда начало подступать утро, каким-то образом оказались на квартире Антуана в компании еще одной бутылки. Пьяны мы были совершенно, и этим были чрезвычайно довольны.
- Оставайся у меня, - Сен-Жюст обвел комнату широким жестом и чуть не упал со стула при этом. - Места много.
Я подозрительно посмотрела на него. Вернее - попыталась подозрительно посмотреть, потому что выпитое отняло у меня способность внятно выражать свои эмоции. Но это была цена, которую я готова была заплатить, ведь вместе с этим оно забирало и способность чувствовать их.
- Не-е-е, - протянул Антуан, качая головой; она при этом моталась из стороны в сторону, как у болванчика. - Ничего… ничего такого. Просто как ты в таком виде домой-то пойдешь?..
Резон в его словах был, но я на всякий случай еще уточнила:
- Ничего такого? Точно?
- Точно, - заверил он меня, и я посчитала его голос вполне искренним. - Мне просто… ну, после всего этого… неуютно одному спать. В армии-то тебя черта с два наедине с собой оставят, всем вечно что-то надо… я, в общем, даже не с тобой лягу, а сюда, на диван…
Синий диван, единственное яркое пятно в обстановке комнаты, оставался на своем месте, и был, кажется, даже больше потерт, чем тогда, когда мне довелось последний раз лицезреть его. На него Сен-Жюст смотрел почти с гордностью, как на собственное детище.
- Ты даже не представляешь, сколько он повидал, - сказал он умиленно. - Вот выйду на покой лет через… хм… тридцать, куплю себе домишко в какой-нибудь дыре и буду писать мемуары… да, мемуары от лица этого дивана. А ему, знаешь ли, есть что рассказать…
- Верю, - и снова я была совершенно честна, произнося это. Но продолжать разговор у меня не было сил, в голове мутилось, и ужасно клонило в сон. Поймав себя на том, что начинаю задремывать сидя, я тряхнула головой и обратилась к погрузившемуся в размышления Сен-Жюсту:
- Может, ляжем спать? Я устала.
- Как раз хотел предложить, - сказал он и поставил бокал на столик. - Умыться принести?
- Завтра, - зевнула я и, скидывая на ходу камзол и жилет, поплелась к уже застеленной кровати. Я юркнула под одеяло, Антуан довольствовался пледом и второй подушкой - удивительно, но на диване, который, как мне казалось раньше, был весьма скромных габаритов, ему удалось вытянуться в полный рост.
- Спокойного утра, - услышала я его сонное бормотание.
- Спокойной, - ответила я и почти сразу провалилась в сон. Остаток ночи и утро прошли совершенно спокойно, только один раз мне сквозь сон показалось, что кто-то поправляет на мне сбившееся одеяло и, обдав щеку теплым дыханием, касается губами виска. Но это было, конечно же, невозможно, ибо в квартире не было никого, кроме нас с Антуаном, а он, так же, как и я, проспал почти до полудня, как сурок.
Ничего не изменилось. Казни продолжались и в последние несколько дней число жертв увеличилось, хотя, казалось бы, куда уж больше; Робеспьер оставался дома, будто его вовсе ничего не интересовало; а я так и не осмелилась сказать ему о своем посещении странной встречи, руководимой незнакомцем в маске. Теперь я боялась вовсе не его, а их - им я дала страшное обещание, согласившись взять яд, и его нарушила, и вряд ли они могли оставить это без ответа. Я не смогла убить Робеспьера, даже если речь шла о спасении Антуана и Огюстена; но и Робеспьера, скорее всего, скоро убьют. Выходит, что мне не удастся спасти никого.
Даже понимая, что это не поможет, если меня задумают схватить, я почти не выходила из дома даже днем, забившись в свою комнату, как испуганная мышь, наблюдающая, как к ней все ближе и ближе подбираются острые кошачьи когти. Они достигали меня вечерами, когда сгущалась темнота, и в ней начинали чудиться мне неясные, угрожающие тени. Один раз я швырнула в стену вазу, когда мне показалось, что в углу, в тени шкафа, кто-то стоит. Конечно, там никого не было, и мне удалось добиться лишь суровой нотации от мадам Дюпле.
- Это была моя любимая ваза, - пробурчала она, собирая осколки. Я, сидевшая неподвижно на кровати, только ответила тихо:
- Извините.
Почему меня до сих пор терпят в этом доме, оставалось загадкой. Но я не всегда оставалась там безвылазно - редко случалось, что мне приходила мысль, будто схватить меня дома будет удобнее всего, и страх гнал меня прочь, заставляя бродить по пыльным, сдавленным духотой улицам, заходя в такие закоулки, о существовании которых я никогда не подозревала. Там мне становилось спокойнее - никто меня не найдет, - но ненадолго: проходило несколько минут, и в лице каждого прохожего, каждого угрюмого лавочника или напевающей женщины, развешивающей белье, я видела врага, готового вот-вот бросится на меня. Я подрывалась с места и бежала все дальше и дальше, но лабиринт переулков сжимался вокруг меня, как щипцы, и во всем городе не было места, где я могла ощутить себя в полной безопасности. Везде меня могли разыскать, везде я была как на ладони. И, смиряясь с этой мыслью, я возвращалась домой.
Однажды я пришла позже обычного, когда свет в окнах дома уже потух, и, в потемках прокрадываясь к лестнице, чуть не завизжала, уловив в гостиной какое-то движение. Но мне удалось вовремя заткнуть себе рот, ибо это был всего лишь Робеспьер - в такой поздний для себя час он сидел один перед камином и смотрел в него, не отрывая взгляда, хотя огонь давно уже не зажигали, угли были черны и немы. Рядом с собой на пол он положил прямоугольный бумажный пакет, из разорванного края которого выглядывало что-то тонкое - то ли тонкая палка, то ли указка.
- Где вы были? - спросил Робеспьер, не поворачиваясь ко мне. “Не ваше дело”, - хотела привычно ответить я, но язык неожиданно повернулся сказать совсем другое:
- На прогулке.
- Не лучшее время для прогулок, - вздохнул он. Не зная, что на это отвечать, я нерешительно приблизилась к нему. Было почти темно, единственным источником света была едва чадящая на камине свеча, но ее не хватало даже на то, чтобы полностью выдернуть из темноты фигуру Робеспьера. Я видела лишь его лицо, мрачное и сосредоточенное.
- Что это? - спросила я, поднимая с пола пакет. Робеспьер неопределенно качнул головой.
- Принесли сегодня днем. Можете взглянуть.
Все больше теряясь, я перевернула пакет над своей ладонью. Оказалось, это не указка торчала из него, а покрытый мелкими шипами стебель розы, с которого чья-то рука аккуратно срезала листья и бутон. Бутон вывалился следом, темный и полузасохший. Больше ничего в конверте не было.
- Я ожидала, что будет еще какая-то записка, - подавив нервный смешок, сказала я. Робеспьер забрал у меня пакет вместе с содержимым и легким броском отправил его за каминную решетку.
- Зачем? Намек и так достаточно понятен.
В его словах была логика - надо было быть идиотом, чтобы не понять, что значит бутон, отделенный от стебля. Я почувствовала, как у меня по спине ползут мурашки.
- Что вы собираетесь делать?
Он ничего не ответил, как будто вовсе не услышал меня, а я ощутила, что в груди, мешая дышать, разбухает что-то вязкое и горячее. “Я знаю, кто хочет вас убить, - чуть не сказала я в запале последней надежды, - всего одно имя, но можно потянуть за него и выйти на всех остальных. Они уже требовали, чтобы я сделала это, и не остановятся ни перед чем”. Я могла это сказать, хотя не уверена, что это что-то изменило бы, но тут слова, теснившиеся на языке, неожиданно сменились другими, как показалось мне, намного более важными: