Сейчас, когда мной руководил не внезапный яростный порыв, и мысли мои, несмотря на некоторую спутанность, были достаточно ясны, в голову мне полезли мысли об опасностях, которые могут настигнуть меня в дороге, и от замелькавших перед глазами картин под ложечкой у меня нехорошо засосало. Одинокой девушке во все времена было небезопасно путешествовать, а уж сейчас и подавно - я легкая добыча не только для бродяг, промышляющих грабежом, но и для какого-нибудь достаточно сильного пьяницы, возжелавшего плотской любви. В сердце мое поневоле закрадывались сомнения, а стоит ли игра свеч, но я заставляла себя вспоминать лезвие гильотины, льющуюся с эшафота кровь, и это помогало мне укрепиться во мнении, что я поступаю правильно.
“Неужели никого нельзя спасти”, - заныл какой-то голос у меня внутри, когда я с трудом закрыла переполненную сумку и опустилась на постель, утирая ладонью вспотевший лоб. Я велела голосу заткнуться, но это было бесполезно - в я вспоминала одного за другим тех, кто стал мне если не друзьями, то хотя бы хорошими знакомыми, и кого, наверное, со дня на день ждала гильотина. Но что я могу сделать? Робеспьер твердо решил умереть, он достаточно четко обозначил в сегодняшней речи собственные намерения. Смысла мешать ему не было, да и я, если честно, не особенно горела желанием это делать. Сен-Жюст? Он никогда не согласится сбежать, для него это равносильно трусливому отступлению, а он не из тех людей, кто может позволить себе так поступить. Нет, он будет стоять на своем до последнего и никогда не поддастся на мои уговоры. Кто еще?
Я застыла на постели, будто меня окатили ведром воды. Странно, как до сих пор мне не приходила в голову эта мысль. Пусть весь мир сходит с ума, но в нем всегда будет оставаться один-единственный человек, все еще сохранивший рассудок. Он всегда был добр ко мне, защищал меня и оберегал по мере своих сил, ничего не требуя за это взамен, и если он тоже умрет просто потому, что был связан с этой безумной компанией, а я не попытаюсь его спасти, я никогда не прощу себе этого.
Ногой я запихнула сумку под кровать, чтобы избежать преждевременных вопросов, если в комнату вдруг войдет кто-то из домочадцев, и вышла из комнаты. Побег ненадолго откладывался. Я не хотела совершать его одна, но единственным, кто мог послужить мне спутником и компаньоном в полном опасностей путешествии, был Огюстен Робеспьер.
Когда я зашла в его спальню, он сидел, забравшись с ногами на постель, и внимательно изучал какую-то книгу. Рядом с его кроватью на тумбочке стояла свеча, возле нее - опустошенная банка из-под чего-то, похожего на джем или варенье, и блюдце с мелкими конфетами, из которого Бонбон таскал себе по одной. На меня, открывшую дверь, он поначалу не обратил внимания, и мне пришлось тихо покашлять.
- Натали? - он вскинул на меня взгляд и тут же порозовел, будто смущаясь того, что я застукала его в подобной неформальной обстановке; от меня не ускользнул вороватый жест, которым он подвинул подсвечник чуть в сторону, будто тот мог закрыть от моего взгляда пустую банку. - Заходи.
Я тщательно закрыла дверь за собой - не хотела, чтобы кто-нибудь нас услышал. Бонбон нахмурился:
- Что случилось?
Простой вопрос обескуражил меня. Случилось столь многое, что, когда я попыталась вспомнить все это разом, оно просто не уместилось в моих мыслях. Поэтому я не смогла сходу соорудить ответ и продолжила молча смотреть на Огюстена, чувствуя, как у меня начинает предательски подрагивать нижняя губа.
- Что с тобой? - испугался он, вглядевшись в мое лицо, и тут же, взяв за руки, подвел к кровати. - Тебе плохо? Лучше присядь…
Неожиданно лишившаяся всякой воли, я послушно опустилась на жестковатую, застеленную хрустящей простыней перину. Бонбон сел рядом, осторожно накрыл мои ладони своей:
- Скажи мне, что произошло. Я могу помочь?
Я все так же молча помотала головой. Надо было говорить, надо было рассказать ему все, но у меня так некстати отнялся язык. Мне не сразу удалось заставить его повиноваться мне, и за те секунды, что я пыталась сделать это, Огюстен успел легко приобнять меня за плечи - от тепла его руки стало будто бы легче.
- Нам надо бежать, - прошептала я, поднимая голову и встречаясь с ним глазами; в очередной раз удивилась я, насколько его взгляд, мягкий и согревающий, не имеет ничего общего со взглядом его брата. - Нам надо бежать, Бонбон, иначе они нас убьют.
Он закаменел, будто в одну секунду жара, заполонившая комнату, сменилась лютым морозом. Даже в свете свечей я увидела, как отливает от его лица кровь.
- Кто нас убьет? - спросил он резко, сильнее сжимая мое плечо; было не больно, но я почувствовала, что выскользнуть не удастся. - Значит, Максим был прав? В республике действительно новый заговор? Что ты об этом знаешь?
- Да… - кивнула я, чувствуя, как постепенно утекают из меня силы вместе с прошлой решимостью. - Заговор… против Ро… Максимилиана. Его хотят убить. И Антуана, и… и тебя.
На его лицо мгновенно набежала тяжелая тень, и на миг он стал до того похож на брата, что я в страхе замерла. Но заговорил Бонбон своим обычным голосом, пусть и несколько приглушенным:
- Кто они? Ты знаешь их имена?
- Я… - разговор повернул куда-то не туда, и я приложила все усилия, чтобы вернуть его в заготовленную колею, - Бонбон, это неважно. Все зашло слишком далеко, даже Максимилиан понимает это. Нам надо бежать. Тебе и мне. Вдвоем.
Он недолго смотрел на меня в изумлении, словно не мог поверить своим ушам. А потом сказал вдруг - тем же самым тоном, каким я в свое время объясняла Клоду элементарные правила математики:
- Но я не могу. Я не могу бросить Максима…
- Бонбон, пойми, - чувствуя, как меня по капле начинает заливать отчаяние, я прижалась к нему и ощутила, как он неловко обнимает меня подрагивающими руками, - он уже знает, что скоро умрет. Но я не хочу умирать. Я не хочу, чтобы ты умер…
Последние слова я произнесла совсем тихо, но они, несомненно, долетели до него. В следующий момент он чуть отстранил меня и внимательно посмотрел мне в лицо - я увидела, что он до странности сосредоточен, будто только что решился на что-то, на что уже давно не мог решиться. Неестественно сверкающий взгляд и прикушенная нижняя губа служили тому подтверждением.
- Бонбон, - я начала подозревать, что что-то не так, но было уже поздно, - я…
Я не договорила, потому что он внезапно обхватил мое лицо ладонями, не давая возможности отвернуться, и, порывисто наклонившись, поцеловал меня.
Это было до того неожиданно, что я не сообразила даже оттолкнуть его или попытаться вырваться - просто меня разом покинули все остатки сил, и я безвольно обмякла в руках Огюстена, как соломенная кукла, разомкнула губы, повинуясь ему, но на поцелуй не ответила - слишком сильно было потрясение, оглушившее меня, как удар чего-то тяжелого, до замелькавших перед глазами алых кругов. Не знаю, сколько это длилось - может, всего несколько секунд, а может, целый час, но этого времени хватило мне, чтобы исполнится ощущением, что меня только что макнули во что-то мерзкое.
Оборвав поцелуй, он снова отстранился и посмотрел на меня со странной, кривой улыбкой, которая могла обозначать сразу все - и извинение, и робкую надежду, и торжество того, кто наконец-то достиг цели, к которой стремился уже не один месяц. Стремился, не считаясь со средствами, притворяясь моим другом, нежничая со мной и расточая мне внимание - только для того, чтобы сейчас, когда я беспомощна и загнана в угол, воспользоваться этим, чтобы получить желаемое.