Но Вера в сарафане и кокошнике была просто прелестна, так что один из артистов, предполагая, что она состоит еще в девицах, находился больше возле нее и говорил ей разные комплименты и даже стихотворения, стараясь поразить своим даром чтения. Не произведя, однако, никакого эффекта и узнав (как рассказывала потом Вера), что она замужем, любезный артист, бросив неприязненный взгляд на мою сравнительно довольно внушительную фигуру, извинился, что ему нужно в буфет, куда и скрылся. Впрочем, если он сделал это из опасения за свои ребра, то совершенно напрасно: несмотря на его высокое мнение о своей наружности, обаятельности и искусстве чтения, я нисколько не опасался такого соперника.
Всем вообще театральная деятельность очень понравилась. Мы еще раз гастролировали с большим, по словам Пети, успехом, т. е. не забыли от страха роли, смотрели, куда следовало, и распоряжались руками и ногами почти свободно.
Собирались играть еще; но неуклонное течение событий сразу прекратило наши попытки стать заправскими жрецами Мельпомены.
VI
Сойдя однажды после службы в раздевальную, я встретился с Ниной Сергеевной, моей сослуживицей, но по другому отделу правления. Оказалось, что нам обоим дорога в Лесной, и мы, конечно, отправились вместе.
Сначала перекидывались незначительными замечаниями: похвалили погоду, пожаловались друг другу, что город летом точно в осадном положении: ни пройти, ни проехать; где леса у домов, где мостовая взрыта для починки. Потом Нина Сергеевна ударилась в лирику:
— И подумать, что только еще две-три недели, и все окружающее нас, вся эта роскошная природа, может быть, будет уничтожена совсем, совсем.
— Я считал бы, Нина Сергеевна, более осторожным не употреблять эпитета «роскошная».
— Почему это?
— Какая же в Петербурге роскошная природа?
— Ну, вы — известный скептик. Но все-таки взгляните на Неву и скажите по совести, разве не красивая картина?
Я взглянул на Неву, расстилавшуюся передо мною громадным зеркалом и уходившую налево двумя широкими лентами, взглянул, вздохнул и согласился, что, по совести, красивая картина.
— И, может быть, только недели две жизни или меньше. Ну, что можно сделать в две недели?
Мой скептицизм опять воспрянул.
— А что бы вы сделали в год, в десять лет, даже во всю жизнь? Надо думать, то же, что и в две недели. Разница была бы лишь в количестве испорченной бумаги.
— Ну, как так! Все-таки можно принести какую-нибудь пользу людям.
Я даже усмехнулся.
— Вот превосходное выражение: «какую-нибудь пользу людям». Простите, Нина Сергеевна, но оно живо напомнило мне выдержку из одного судебного акта о сектантах: крестьянин Иванов, возвращаясь из лесу с дровами, вздумал дать себе какое-нибудь душе спасение, почему тут же и распорядился… Ну, остальное неинтересно, а вот главное: вздумал дать себе какое-нибудь душе спасение. Ну, чем это хуже вашей «какой-нибудь пользы людям»?
— Вы все смеетесь надо мною, — рассердилась Нина Сергеевна, — это очень легко, но нелогично и бесцельно.
— Согласен. Но что, по-вашему, не бесцельно?
— Да вот, например… ну, хотя бы стремление быть полезной другим.
— Да-а? Что же дает вам уверенность в том, что именно тот или другой ваш поступок полезен людям? Но допустим, что вы действительно оказываетесь полезной и тому именно, кому следует. Вы видите, Нина Сергеевна, что я отмеряю вам полной рукой.
— Да, да! Что же дальше?!
— Объясните же мне, если можете, к чему эта польза, приносимая в течение не двух недель, а десяти, двадцати, пятидесяти, даже ста лет, если через сто лет все человечество постигнет катастрофа, подобная ожидаемой?
Этот довод оказался для Нины Сергеевны очень сильным, и она не нашла возражений, а только печально склонила головку набок и сказала:
— Ах, вы рисуете очень мрачную картину! Но что же остается людям?
— Как вам сказать? При нормальных условиях нашлось бы много всякого дела; даже и такое, как у нас с вами, имело бы известную ценность, такую же, какой оно обладало недели две тому назад; но теперь, когда мы ждем грозного и беспощадного гостя, нам остается лишь наслаждение всем, что дает жизнь, и наслаждение тем более интенсивное, чем меньше осталось жить.
Некоторое время мы шли молча. Наконец, Нина Сергеевна задумчиво произнесла, точно в ответ на мысленный вопрос:
— Наслаждение! Да, это наиболее логичный вывод. И к чему, в самом деле, считаться с предрассудками, если осталось жить так мало?
При этих словах мое сердце затрепетало от радости. Надо вам знать, что Нина Сергеевна давно нравилась мне и знала это, даже сама как будто симпатизировала мне; но ее стесняли «предрассудки», а я находил неудобным бороться против них. Теперь они были похерены, но оставались еще разные условности, известный ритуал, пренебрегать которым при наших еще недостаточно близких отношениях было неосторожно. Поэтому я с мудростью змия начал окольную речь, совершенно будто бы не обратив внимания на последние слова Нины Сергеевны: