В приятной беседе мы достигаем первой роты, выходим на Забалканский и садимся в конку к окружному суду. Доехав до него, мы определяем, что еще не силах расстаться так скоро, и потому вместо Литейного моста направляемся к Таврическому саду. Но и часовое гулянье вокруг последнего не удовлетворяет нас.
Тогда я, обратив внимание Нины, что уже 12-й час, робко подаю ей мысль остаться со мной в городе, сказав завтра дома, что она ночевала в Стрельне. Эта мысль находить у нее сочувствие, но…
— Но где же мы проведем ночь? Нельзя же так гулять все время, — замечает благоразумная Нина.
— Конечно, — спешу я подтвердить. — Видишь ли, в моем распоряжении имеется комната одного моего товарища: он уехал в отпуск и разрешил мне пользоваться ею, если бы я захотел ночевать в городе.
— Ну, хорошо, — соглашается Нина, — я ночую в Стрельне.
И она лукаво смотрит на меня.
Мой восторг достигает апогея. Пользуясь отсутствием прохожих, я впиваюсь в ее губки, и затем мы берем извозчика и отправляемся на Пушкинскую; взбираемся там в четвертый этаж, и я заявляю служанке, что буду ночевать у них. Служанка ничего не возражает и даже вызывается поставить самовар, что мы принимаем с горячей благодарностью, ибо ощущаем голод. Еще бы, такой моцион!
Я немедленно отправляюсь за съестными припасами и, к нашему счастью, нахожу незапертую колбасную. Да, здесь не то, что в Токсово, где и в полдень найдешь разве лишь какую-нибудь интересную окаменелость.
Итак, теперь в нашем распоряжении: время, горячие сосиски и не менее горячие ласки. Все это мы растрачиваем с непростительным легкомыслием.
Поужинав, мы располагаемся на широкой оттоманке и теряем представление о времени, хотя не спим. Лампа под большим зеленым абажуров оставляет все в таком приятном полусвете-полумгле.
Вы, порочный читатель (если вы, действительно, порочны), вообразите, может быть, что у нас невесть что происходило. Напрасно-с; любовь наша была еще в том периоде, когда даже мужчина довольствуется одними скромными поцелуями, даже одним лицезрением; притом, Нина была окружена таким ореолом стыдливости, что я только и мог решиться поцеловать ее ножку. Ах, сколько удовольствия может доставить одно присутствие любимой женщины, одна возможность смотреть ей в глаза и искать там утвердительный ответ на вечно один и тот же вопрос! Нервы напрягаются, и душу окутывает дымка невероятного блаженства.
Впрочем, не один только порочный читатель сделал неосновательное предположение; за стеною всякий раз, когда Нина умоляюще-нерешительным шепотом останавливала мои слишком иногда смелые порывы, всякий раз, когда мы целовались взасос и прерывистым от страсти и недостатка воздуха голосом выражали свои ощущения, всякий раз за стеною раздавался протяжный вздох. На другой день служанка сказала мне, что в соседней комнате живет дама-вдова, которая утром жаловалась ей, что не спала всю ночь, потому что мы шумели. А? Как вам понравится? Шумели! А я старался ходить на цыпочках, и ни одного слова не было произнесено иначе, как шепотом! А почему тогда, мадам, мы слышали ваши вздохи сейчас же за стеною (и очень тонкой, притом), между тем как ваша кровать, по уверению служанки, стоит в противоположном углу? Какая черная неблагодарность за доставленное удовольствие!
Служанка утешила меня, высказав мнение, что вдова просто завидовала. Но это я знал и без нее!
Когда мы вышли на улицу (сначала, в видах осторожности, порознь), то я был как в чаду, и все встречные физиономии казались мне необычайно добрыми. Я шел, счастливо улыбаясь, и рассеянно отвечал на вопросы Нины, которая заглядывала в мои глаза и недоумевала. Но как я мог здесь, на улице, достаточно рельефно изобразить ей свое душевное состояние? Слов таких нет, а руки, голос, глаза были связаны прохожими.
На службе моя голова была словно в тумане, но таком светлом, радостном. С этим туманом не могли справиться даже статистические выборки и вычисления расстояний дорог. Хорошо еще, что патрон не явился на службу, и мне не пришлось докладывать ему о результатах командировки.
Когда я принимался читать служебную бумагу, то вместо строк видел перед собой милое бледное личико с большими синими глазами, смотревшими на меня так любовно. Очнувшись, я спешил принять противоядие и начинал сочинять какое-нибудь «отношение», но, вместо «вследствие вашего письма от такого-то числа», рука своевольно выводила: «радость моя, жизнь моя, я готов выпить тебя в поцелуе», я снова погружался в воспоминания о вчерашнем, точнее, сегодняшнем блаженстве и снова все остальное шло к черту.