Сначала это были обычные морские записи, содержавшие сведения о местонахождении и курсе корабля, о силе и направлении ветра, о видимости, о том, чем занималась команда и что произошло за время вахты.
В записи от 20 августа 1826 года значилось: "
Сегодня капитан Родионов и матросы Коренев, Мошков и Гречин отправились с санями на юг, чтобы добраться до населенных мест и дать знать на родину о нашей второй зимовке".
После этой даты каждая новая запись заканчивалась фразой: "О капитане сведений нет".
Примерно два месяца спустя появились скорбные записи: "
Сегодня скончался от цынги матрос Брыкин, мир праху его! Предан погребению по морскому обычаю. Лед не поддавался, и пришлось тело опустить в полынью, где его видать и по сю пору, так как полынью затянуло свежим льдом".
День ото дня записи становились безотраднее. Команда жестоко страдала от цинги, почти каждый день хоронили умерших. Затем записи прервались, а последняя от 12 декабря 1826 года, заключала в себе несколько коротких фраз: "
Полярная ночь. Все трупы окоченели, сегодня умру и я. А капитана все нет.
Петр Громов, помощник капитана".
Следующая запись была датирована уже 21 августа 1827 года. Это был рассказ капитана "Надежды" Григория Родионова о трагедии, происшедшей у северо-восточного берега неизвестного острова в 1826-1827 годах. "
1827 года, августа 21 дня, после годичного отсутствия я возвратился на свой корабль. Увы! Я не нашел здесь ни друзей, ни отдыха, ни тепла, ни пищи. Как свидетельствуют вахтенные записи в этом журнале, семеро моих товарищей умерли жестокой смертью и преданы погребению по морскому обычаю, еще осенью минувшего года. Остальные пятеро ожидали меня непогребенные на корабле. И мне, истощенному долгими странствиями, страдающему от боли в обмороженных суставах, пришлось положить последние силы на то, чтобы перенести трупы верных товарищей моих на лед. Я оставил их, рядом лежащих, дожидаться таяния, дабы тела их могли погрузиться в воду и найти успокоение на дне морском.
Чувствую, что приближается последний час мой. Нет в теле человека силы, достаточной, чтобы противиться столь жестоким морозам при постоянном голодании. У меня же всего запасов - четыре сушеных рыбины да с полведерка муки. А посему спешу слабеющею рукою хотя бы вкратце записать в судовом журнале о событиях, участником которых мне суждено было стать. Полагаю, что записи сии для лиц, занимающихся науками, явятся источником, питающим мысль, и позволю себе - да простят мою дерзость! - высказать следующее предположение: остров, на котором найдены будут останки мои, хотя и является глазу человеческому как единый монолит, - на самом деле есть собрание мелких островков со шхерами между ними. А все они, словно бы шапкою, накрыты вечным ледяным куполом. И ежели солнце своими лучами растопит когда-нибудь купол ледяной, тогда и предположение мое наглядно подтвердится. И обращаюсь я поэтому к дорогим потомкам, мужам русской науки грядущим, с горячею просьбою: сохранить мои записи, чтобы воочию в свое время убедиться, сколь близко иль далеко от истины было сие мое предположение.
Ныне же открою, на каких основаниях и явлениях натуры зиждется оное предположение. "Надежда" отправилась из порта Холмогорского июня 3 дня 1825года к восточному берегу Гренландии иждивением купца Протасова Ивана, сына Григорьева, на китобойный промысел. На борту находился экипаж: капитан, помощник капитана, боцман и тринадцать матросов, они же гарпунеры первого разряда. Поначалу погода нам благоприятствовала, и июня 30 дня мы оставили за кормою землю острова Колгуева. Дальше пошли мы открытой водой к норд-весту и августа 2 дня подошли к группе безымянных островов, кои на карте нашей не значились. Здесь встретили сплошной пловучий лед и вынуждены были укрыться от него в заливе одного из сих безымянных островов, расположение которых определить не могли по причине пасмурных погод. Здесь простояли без движения до сентября 13 дня 1825 года, затертые надвинувшимися льдами. В день же 13 сентября разразился шторм великой силы от зюд-оста, и стихиею ледяные поля прижало к скалистым берегам, а путь к норду оказался свободным. Тогда, положась на провидение, решил я вести судно далее к северу, где открылась до самого горизонта чистая вода, надеясь отыскать проход к родному берегу. И мы пошли курсом, который до нас никто не прокладывал. Сентября 24 дня мы подошли к неведомому острову. Пользуясь недолгой ясной погодой, пробовали мы отметить свое место. Но всякий раз получали разноречивые показания. Должно, компас сильно отклонялся от полюса географического к полюсу магнитному, отчего прихожу я к убеждению, что сей магнитный полюс не есть выдумка ученых, а подлинная истина. Здесь вскорости заперли нас льды, и мы наименовали нашу стоянку островом Бедствий, ибо всякая связь наша с миром была окончательно утеряна.
До полного наступления полярной ночи успели мы промыслить трех белых медведей, семь овцебыков - скотов породы, являющихся наполовину быком, наполовину бараном - и семнадцать оленей. Поэтому в зиму 1825-1826 годов мы имели достаточно мороженого мяса. Люди все трудились усердно и тем отгоняли болезни, из которых злейшая - скорбут - всегда в этих местах подстерегает человека. Судно наше оставалось во льдах до весны года 1826. Весною же, помышляя о спасении людей, моему руководству и попечению вверенных, а также стремясь сберечь доверенное мне судно, стал я готовиться к обратному плаванию, чуть солнце растопит прибрежный лед и освободит нас из плена. Но надежды наши и упования не сбылись.
Тогда, чтобы добраться до людского жилья и послать с оказией весть на родину, отправился я с тремя матросами к югу, имея всю кладь нашу на ручных санях - снаряжение и скудное продовольствие на месяц пути. Промыслить в дороге охотой мы не сумели, питались сухарями - по полсухаря на человека в день. 11 дня ноября месяца добрели мы, обессиленные, в полной тьме, до группы безымянных островов, о коих я упоминал ранее, и вошли на материковый лед. Внезапно я потерял опору и свергся в бездонную, как мне показалось, пропасть. Когда же я пришел в себя, то увидел, что лежу на дне не особенно глубокой трещины, присыпанной снегом. Глухая ночь играла сполохами, было тихо и не весьма морозно. Великий объял меня страх, когда я, выбравшись из трещины, увидел неподалеку лишь сани, но ни одного из товарищей моих не нашел... Что случилось с ними - и по сей день взять в соображение не могу. Хоть и не ведома мне их скорбная участь, но низко склоняю я голову перед их прахом.