И вот, если допустить, что рассказ Алетаури о подземных долинах имеет правдивое основание, то в этом я также вижу подтверждение той моей гипотезы, что тело острова сего не есть сплошной монолит, а является архипелагом, богатым вулканической жизнью, которая может дать достаточно тепла и света для произрастания злаков и деревьев, а стало быть — и для жительства людей в подземных пещерах.
Как бы там ни было, Алетаури производил впечатление человека степенного, сноровистого и дельного. Промышлял он изрядно, и как ни старался я не отстать от него, а за целую зиму десятой доли его сноровки и умения не перенял. Но жили мы сытно, хоть и без соли, муки и сахара…
И вот когда окреп я настолько, что почувствовал себя в силах совершить обратный путь к кораблю, стал я готовиться к путешествию. Но началась ранняя весна, лед растопило, никакой возможности двигаться — ни по морскому льду, ни по материковому — не стало. Несколько раз выходил я в дорогу и всякий раз возвращался, рискуя при этом жизнью.
Наконец, в июле месяце 1827 года внезапно подул холодный ветер, началась пурга… Снова затвердел лед, а замерзшая вода покрыла его гладкой корой. И тогда я решил в последний раз попытаться соединиться с товарищами моими, оставшимися на борту корабля «Надежда». Попрощался с гостеприимными эскимосами и выступил в поход. Алетаури подвез меня на собаках верст двадцать, а там обнялись мы с ним, расцеловались по-братски, — я пошел в свою сторону, он отправился в свою. Больше я его не видел. У него осталось письмо мое — донесение на родину. Если представится ему оказия какая — он передаст письмо на Большую Землю, а там, может, дойдет оно по адресу через странствующих купцов или китобоев-промышленников.
И ныне, заканчивая свои труды и подводя итоги жизни своей, пишу на обледенелом корабле последними силами сии строки. И нет уже ни в руках моих тепла, достаточного, чтобы растопить замерзающие чернила. И от всего сердца моего обращаюсь я к вам, дорогие мои потомки, русские люди, дети мои родные… Вы, чьи действия будут проистекать от глубокого знания новых наук и на их основе найденных средств, вы пройдете нашу планету вдоль и поперек и ответите на вопросы, на кои наука моего времени ответить бессильна. Возможно, вам случится найти остатки нашего злосчастного корабля, и журнал сей попадет вам на глаза. Бережно возьмите его из рук скелета, предайте останки мои земле тут же, на открытом нами берегу, поставьте русский крест над могилой, чтобы служил он свидетельством нашего первенства в открытии новых земель на благо человечеству, России во славу. И проверьте, родные, сколь близко к истине было мое предположение…
Земно кланяюсь я последним поклоном тебе, мать земля родная, тебе, супруга моя Агриппина Кирилловна, вам, детушки мои Игорь, Владимир и Марфа, тебе, отец мой Великий Российский Народ! Да сбудется вышняя воля! Аминь!
Григорий Родионов, капитан «Надежды».
Когда не помогают миллионы
— Какой мужественный человек! — взволнованно прошептала Надя.
Никто не заметил, что она, забыв о завтраке, стоит за спиной Солнцева и тоже читает.
— А сколько людей сложили свои головы в этих льдах, — сказал Иринин. — Разных наций, разных времен…
Рыбников круто повернулся от радиоаппарата:
— Но раньше всех здесь побывали — зимовали и бедовали — наши русские поморы. Пешком по морскому льду или на утлых ладьях и шняках, или на таких вот барках, как «Надежда», шли российские мореходы от устья Печоры, с Мурмана на север, северо-восток и северо-запад. И не искали себе славы, как Пири или Кук, а стремились возвеличить славу своей родины. Но цари не способны были удержать приобретенное народом — русские открывали, а пользовались другие…