На бейджике написано: «Гертруда».
Когда она отрывала чек от кассового аппарата, мелькнули голые безымянные пальцы, без намёка на кольцо.
— Большое спасибо, Труди, — поблагодарил Колонелло с непонятной ему галантностью. Пальцы неловко мяли вытянутый билетик на книгу.
Она на него посмотрела серыми глазами из-под ржавых ресниц, цвета того лондонского дождя, и кротко улыбнулась, блеснув ровными белыми зубами. Будто по-доброму говоря, нет нужды со мной заигрывать; я мила с тобой, потому что так хочу, а не из-за каких-то надежд; уж я-то знаю. И отвернулась всё с той же мягкой печальной улыбкой. Подошёл новый покупатель, и Колонелло пришлось сойти с места. Но, пока он ждал лотерею, его глаза время от времени задумчиво задерживались на рыжей женщине и на том, как бледные угловатые кисти мелькали на фоне тёмной блузки, пока она пробивала чужой заказ.
Колонелло подумал, теребя пальцами в кармане спички, как удивительно порой люди несут на себе свой крест. И не роняют при этом достоинства.
Из книжного он ушёл с более мутной головой, чем хотелось бы; но Колонелло не был против заглянуть в кафе к Скалл. Присев за столик у горелки с видом на горы, он укрыл колени любезно предоставленным пледом и попросил крепкий венский кофе со взбитыми сливками.
В самой же лотерее ему выпал Томас Манн, поэтому за чашкой кофе и тарелкой яблочного штруделя пришлось открыть книгу, включить переводчик гугл и начать читать.
(…)
Колонелло не хотел униматься.
— Почему это я должен был поменять себя? Я прекрасно знаю мои идеалы: вот мы с Лал, вот наша собака, вот наш загородный дом и пара детей! Всю свою осознанную жизнь я хотел именно чего-то такого! Приходить домой, и чтобы меня встречали любящая жена и свои родные один-два ребёнка. Это простая мечта, знаю, но ведь и я, и ты, и мы все когда-то были простыми людьми. От Лал только требовалось надеть фартук, и хотя бы взять декрет… И, да, я её завоевывал! Да! Но она никогда ещё ни разу не сказала мне «нет» с этой тяжелой точкой на конце. Конечно, это разбило бы мне сердце, Лал ведь женщина всей моей жизни, но, чёрт возьми, я … Мы столько лет на это угрохали просто зазря, в дрова, к … — он увидел неподалёку маленького ребёнка и проглотил ругательство. — И Лал решила расстаться, переспав с другим. После стольких лет!
Колонелло с громким стуком уронил голову на лакированный стол — то ли с отчаянием, то ли выдохнувшись.
— … слушай, — спустя какое-то время неловко и осторожно начала Скалл. Её голос звучал так, как будто она шла через минное поле, делая вид, что всё в порядке. Дождь не шевельнулся. — Лал, она … она из тех женщин, кто замужем за своей работой …
— Я знаю, — глухо отозвался Колонелло.
— … и она очень … упрямая, исполнительная, волевая и целеустремлённая. Мне бы её качества, на самом деле. Трудовая этика просто атас. — Скалл кашлянула. Выдержала паузу. — В общем, у неё настрой: «работаем, пока не умрём».
— Да.
— … и …
Скалл замешкалась.
— … и я не знаю, как тебе сказать.
Колонелло приподнял голову и окинул её уставшим тусклым взглядом, с глубоко залегшими тенями под глазами. Скалл нервно комкала руками салфетку.
— Мне кажется, — начала она. Прервалась. Снова начала, — мне кажется, вы оба очень упрямые. И кому-то надо было чем-то пожертвовать. И, получается, что ты пожертвовал. Конечно, тебе это не понравилось, и, думаю, Лал это поняла, но …
Скалл умолкла.
— Но.
— Но она не смогла уйти от тебя, — выдавила из себя Облако и отвернулась, заскользив задумчивым взглядом по чему угодно, но не по нему. — Она не смогла уйти, потому что … потому что когда тебя так сильно и прекрасно любят, будто ты единственная женщина на земле … очень сложно сказать «нет». Я не пытаюсь её оправдать! Конечно, нет! Просто … я понимаю её логику.
В несколько торопливых движений она закурила. Её фигура выглядела хрупко и неловко.
— Я знал, — долгая пауза, — что мы не подходили друг к другу. Но мне казалось, что если постараться; если приложить не усилие, а сверхусилие … то можно поймать эту синюю птицу. Сорвать большой куш. Выйти в дамки. Я думал, если нам обоим с ней измениться, то мы всё сможем.
Он сглотнул солёный ком в горле.
— Но не было никакого «мы».
Колонелло поднялся и спрятал лицо в ладонях. Может быть прошло пять минут, может и десять. Кто-то выгуливал лающую собаку. На них двоих наверняка косились прохожие, на эту драму за кофейным столиком. Скалл выкурила две сигареты и взяла себе ещё кофе. Колонелло не хотел отнимать ладоней от лица, потому что щёки были мокрыми и красными, как в детстве. Наконец она, тяжело выдохнув, сказала:
— Ни ты, ни я не задумывались, что чувствует другой человек по ту сторону чувств. Сильная, жертвенная, слепая любовь … это мы. Ты и я.
Скалл потушила дотлевшую сигарету в пепельнице.
— Нам надо было вовремя уйти от них, Колонелло.
— Как мы могли уйти, когда именно любовь помогала идти дальше? — глухо отозвался он. — Играть в треклятую мафию, разжигать это волшебное Пламя? Нет … Выходит, ни у нас, ни у них выбора не было.
— Выбор всегда есть. Но даже чтобы его увидеть, надо сделать другой выбор.
— И ты его сделала?
Он услышал, как Скалл пожала плечами.
— Проснулась после моей красивой смерти, и пелена спала с глаз. Потом разрушилось Проклятие. Ну и слава Богу, что всё закончилось. Разве что с Реборном больше не общаемся.
Он наконец отнял ладони от лица. Посмотрел на Скалл недоумевающим взглядом.
— И всё?
— Ну да. И всё.
Комментарий к 2.
тематическая песня, если вам интересно :)
https://vk.com/wall-112401322_460
========== 3. ==========
— А если будет боль?
— Стерплю!
— А если вдруг — стена?
— Снесу!
— А если — узел?
— Разрублю!
— А если сто узлов?
— И сто!..
— Любовь тебе отдать?
— Любовь!..
— Не будет этого!
— За что?!
— За то, что
не люблю рабов.
Роберт Рождественский
Иногда появление человека сопровождают какие-то знаки. Будто жизнь даёт призрачные подсказки, которые нутром чувствуешь, а головой не понимаешь, и только когда все карты раскрыты, только когда песенка спета, всё становится ясно. Миг полной трезвости мыслей во время неистовой сонливости, когда у всех предметов вокруг появляется оболочка, когда чувствуешь себя во всём и во всех, и собой одновременно. Дазайн по Хайдеггеру, или что-то очень близкое к нему.
Это стул, это стулья, это мощёный бульвар, на котором они стоят. Это длинная газовая горелка с пламенем под прозрачным колпаком. Это рассказ «Смерть в Венеции» Томаса Манна, и бледное болезненное утреннее солнце, едва выглядывающее из-под перламутрово-серых облаков.
Это латте макиато, припорошенный корицей, и длинная ложечка для такой же длинной стеклянной кружки. Австрийцы в субботний день на уличных террасах посреди сказочного ноября, припорошившего ёлки на тех склонах гор, что повыше. Тяжелый говор немецкого диалекта вокруг, и тот самый скетчбук в широком кармане длинного пальто. Сообщение по вотсапу от Скалл, что она сегодня вечером в первый раз идёт к репетитору на занятие гитарой. Собственные мысли о продавщице из книжного, о Труди, чьи фарфоровые кисти на фоне тёмной блузы напоминают картины фламандцев. Ласковые лохматые псы, и даже один золотой ретривер, и старые детские мечты о собаке. Запах ёлок, лиственниц, сосен и навоза, пробирающийся в город с окружающего кольца гор.