Я вернулась на вечеринку и постаралась надраться, как только могла, и чем больше я надиралась, тем ужаснее они все мне казались. Я поняла, что до сей поры ни разу в жизни по-настоящему не слушала, что говорят люди, а теперь, когда в первый раз прислушалась, это было такое потрясение! Ни единой фразы, одна сплошная глупость. И моя подруга была хуже всех – я-то раньше думала, она у меня умница, а теперь все слушала, слушала, какую же чушь она несет. И мне стало казаться, что вот еще одно слово, и я умру.
Под конец, когда я была совсем уже тепленькая, моя подружка стала меня уговаривать забраться в койку с одним парнем. Все уже разошлись, кроме двоих – подружкиного ухажера и этого, другого, – и вот они решили с нами переспать. Подружка была не против, если я была не против, а я была на нее такая злая, не из-за того, что она хотела сделать, а из-за того, что она была слишком тупая, чтобы все получилось естественно и просто. Но Джо меня заставил почувствовать себя настолько пустой и никчемной, что мне уже было все равно, будь что будет; и пускай он катится к такой-то матери.
Это был такой цирк, Джейк, ты не поверишь. Я была девственница, но мне всегда на это было плевать, с любой точки зрения. Этот парнишка, он вообще-то был неплохой, такой худощавый, заурядного вида мальчик, но он здорово выпил и принялся меня щупать и лапать, как будто круче его на свете не сыскать. Когда я окончательно решила, что мне плевать, я ухватила его обеими руками за волосы и – лицо в лицо. И свалила его на пол с кушетки, он был такой субтильный, этот мальчик!
Другая парочка уже оккупировала спальню, так что я стала снимать с него брюки прямо в гостиной. Как он меня боялся! Ему хотелось выключить свет, и чтобы была музыка, и раздеть меня в темноте, а потом он лапал меня, наверное, с полчаса, пока не решился взяться за дело, и так, и эдак, и черт знает как еще – я обозвала его педиком, уронила на пол, на ковер, и искусала в кровь. И знаешь, как он на это отреагировал? Он просто лежал и хныкал и говорил: "Ну, перестань, пожалуйста!"
– Бог мой, бедный мальчик! – сказал я.
– В общем, я поняла, что если срочно чего-нибудь сама не сделаю, будет поздно, потому что с каждой секундой я все больше себя ненавидела. Но тут этот твой бедный мальчик потерял сознание, прямо на полу. А мне показалось, что будет забавно, если я сяду на него верхом, прямо как он есть, и стану ему делать искусственное дыхание…
– О господи!
– Ты не забывай, что я тоже была пьяная в дым. Но у меня все равно ничего не вышло, и в довершение всего меня вырвало, прямо на него, на бедного.
Я покачал головой.
– А потом мне стало так муторно, что я убежала из дома и отправилась прямиком на квартиру к Джо – я жила на Сто десятой, а он на Сто тринадцатой, прямо возле Бродвея. Мне после этого мальчика было уже все равно, что он со мной сделает.
– Я тебя не спрашиваю, что он с тобой сделал.
– Он сделал; он только глянул на меня и сразу засунул под душ, прямо в одежде, в чем была: я и себя тоже неплохо уделала. Включил холодную, и я там сидела, пока он не спроворил мне суп и стакан томатного сока, потом он надел на меня пижаму и еще сверху халат, и я стала есть суп. Вот и все. Я в ту ночь даже и спала с ним…
– Послушай, Ренни, ты вовсе не обязана мне все это рассказывать.
Ренни удивленно на меня посмотрела.
– Да нет, в смысле, что я спала. Он меня и пальцем не тронул, но он же ни за что в жизни не станет всю ночь мучаться в кресле ради того, чтоб соблюсти какие-то там приличия. Ты не хочешь обо всем об этом слышать?
– Конечно хочу – если ты мне хочешь рассказать.
– Я хочу тебе рассказать. Я раньше никому не рассказывала, и мы с Джо тоже никогда об этом не вспоминаем, но ведь никто никогда и не говорил, что наша семья может выглядеть странной или глупой, и, наверное, мне самой важно это тебе рассказать. Я, кажется, даже и не думала ни о чем таком, пока ты не начал над нами подсмеиваться.
Мне стало неловко, и я сказал:
– Я просто восхищаюсь самообладанием Джо.
– Знаешь, Джейк, он, наверное, и впрямь в каком-то смысле бойскаут, но у него были и другие причины так себя вести. Когда я протрезвела, он сказал мне, что ему просто не настолько хотелось, чтобы он позволил себе воспользоваться моим состоянием. Он сказал, что ему бы хотелось заниматься со мной любовью, но не только ради секса – все, что мы будем делать, мы должны делать на одном и том же уровне, смотреть на все под одинаковым углом зрения, иметь общие цели, и чтобы никто никому не делал поблажек, в противном случае его это не интересует. Но он сказал, что не против, чтобы у нас сложились более или менее постоянные отношения.
В смысле, ты хочешь на мне жениться? – спросила я. А он ответил: "Да мне, в общем-то, плевать, Ренни. Можно и жениться, просто потому, что мне не нравится все это дерьмо собачье, которое непременно липнет к людям, когда они просто любовники, но ты должна понять, что я имею в виду под более или менее постоянной связью". Он имел в виду, что мы не расстанемся до тех пор, покуда каждый из нас не перестанет уважать все связанное с другим, абсолютно все, и завоевать это уважение – наша первейшая задача. И сама по себе жена или любовница его интересовала куда меньше, чем воплощение этой его идеи, у него просто глаза горели.
И знаешь, чем мы занялись? Мы проговорили два дня и две ночи почти без перерыва, и за все это время он сам ни разу ко мне не прикоснулся и мне не позволил. Я не пошла на работу, он тоже не пошел на занятия, потому что мы оба знали: это куда важнее всего того, чем мы до сей поры занимались. Он объяснил мне, как он смотрит на мир, до последней малости, и столько всего обо мне выспросил – во мне еще никто и никогда так не копался. "Мир по уши в дерьме, никому не нужном, – сказал он. – Мало что в этом мире представляет для меня хоть какую-то ценность, и это – едва ли не самое главное". Мы договаривались по каждому пункту, сколь бы ничтожным и тривиальным он ни казался, мы совершенно объективно сравнивали наши оценки и разбирали их до мельчайших подробностей, по крайней мере на несколько лет вперед, и он меня сразу предупредил, что, пока у меня не войдет в привычку ясно выражать свои мысли – пока я по-настоящему не разберусь, как это делается, – большая часть здравых идей в силу необходимости будет исходить от него. Мы просто забудем на время о моих идеях… Он хотел, чтобы я вернулась в колледж и много еще чему научилась, и не потому, что образование превыше всего; это его сфера деятельности, так уж получилось, и если я в ней буду профаном, мы в силу объективных причин будем с каждым годом все больше и больше удаляться друг от друга. И никаких разговоров о покупках, никакого деления на мои интересы и его интересы. Что один из нас примет всерьез, другой должен также научиться принимать всерьез, и наши отношения в списке всегда будут по значимости первыми, выше карьеры, выше амбиций или чего бы то ни было еще. Он сказал: я буду ждать от тебя таких же суровых требований ко мне и к себе самой, какие и я, в свою очередь, буду предъявлять к себе и к тебе, или это всегда будет одни и те же требования.