— Помилуйте! Ведь тогда Ваше Высокопревосходительство не сможет уйти!
— Лучше потерпеть поражение здесь и умереть героем, чем жить беглецом. Эта война — дело моей жизни. Я не хочу жить после неё в случае нашего поражения.
— Мой генерал! Прошу Вас, передумайте. Это ужасная участь, и Вы её не заслуживаете.
— Уже поздно, господин Оливье. Я принял решение и утвердил указ.
— Тогда… Я исполню его. И буду молиться, чтобы до этого не дошло.
— Я тоже.
Они разговаривали более получаса. Генералу всё сильнее начинал нравиться Оливье. Это был крайне мудрый человек, проживший долгую жизнь. Он с удовольствием подмечал, что у нового советника есть задатки стратегического планирования и умения руководителя. Именно это, по мнению генерала, было главным в людях, наравне со следованием долгу и понятию воинской чести.
Наконец, вернулся Эшфорд. Он заметил, что в пепельнице появились следы от раскуривания около двух сигар, а то и больше. Да и запах дыма, витавший по комнате, никуда не делся. Наконец, он снял свой головной убор, отдал честь своему командиру, а после сказал:
— Мой генерал, у нас проблемы.
Глава 5. Осторожно, двери закрываются
Глава 5. Осторожно, двери открываются.
Вы когда-нибудь задумывались, как мало нужно людям, чтобы быть счастливым? Человек, мечтающий о любви, жаждет одного: чтобы его любили. Человек, мечтающий о богатстве, жаждет одного: чтобы его карманы были полны денег. Но о чём тогда мечтает человек, у которого есть и то, и другое? Ведь всё то, о чём мы можем мечтать, уже сделано. Ответ прост: он ищет способ всё разрушить. Когда мы счастливы, нам не нужно больше ничего предпринимать. И тогда, когда ты перестаёшь прикладывать усилия, чтобы быть счастливым, оно уходит. Богатый человек разоряется, семейный человек страдает от ухода супруга. И что же тогда делать? Быть несчастным? Не знать счастья, или мечтать о недостижимом? Нет, всё гораздо проще: надо говорить то, что чувствуешь. Если бы люди говорили то, что они чувствуют, по отношению к другим, к себе, ко всему, то они бы стали истинно счастливыми. Тогда почему, если формула такая простая, то мы не можем достичь этого? Всё ещё проще: люди не хотят быть счастливыми. Они хотят убиваться своим горем, завидовать, переполняться алчностью, и тогда… И тогда люди сами уничтожают свою жизнь, влача существование в "этом бренном мире".
Фрэнк очнулся. Ему казалось, что он всё ещё спит, ведь фуражка его брата заслоняла ему глаза. Но едва он понял, что живой, то тут же убрал её с глаз. Его взору представилось небо. Такое прекрасное, ибо дождь наконец закончился. Он ушёл, и сейчас там светило солнце.
Он повернул голову и заметил застывшие безжизненные глаза своего брата… Его лицо было искривлено улыбкой, которая навечно останется с ним. Фрэнк чуть ли не вскрикнул от ужаса, но всё же, внезапная жгучая боль в руке ему помешала. Он ещё пару мгновений смотрел в лицо брату, который ещё сегодня (но сегодня ли? Кто знает, сколько он лежит) улыбался и был… Жив. Дышал, чувствовал, любил! А теперь он ничего не чувствует.
Ещё одна порция боли заставила Фрэнка таки перевести взгляд. Его глаза скользнули по небу, и он тут же возненавидел его: как может оно быть таким чистым и радостным, когда произошло такое горе? Неужто в такой момент, когда жизнь потеряла свой смысл, оно не может стать мрачным?
Его рука болела. Именно туда попала пуля, пущенная из винтовки. А вокруг было тихо. Только громыхающий где — то там, вдалеке, снаряд артиллерии, попавший в очередной дом, нарушал тишину. Будто бы и не было войны.
Но затем Фрэнк перевёл взгляд на своего брата, и понял: война уже давно перешагнула порог их жизни, и уже разрушила несколько. И оставаться тут было нельзя. Нужно было немедленно уходить, пока солдаты не пришли их хоронить. А будут ли они это делать?
Вставать не хотелось. Сил не было. Хотелось остаться лежать здесь и тихо умереть, перестав бороться. Брат Фрэнка мёртв, жена неизвестно где… Стоит ли бороться, когда ситуация не имеет хорошего исхода?
Но он таки встал; нужно спасти Эллен, вернуться к ней! Вернуться, чтобы жизнь наладилась. И тогда они придумают, что делать дальше.
Фрэнк поднялся с земли. Его одежда была вся в засохшей крови и земле. Сколько он здесь лежит? Сколько часов? И хватит ли у него сил дойти до города? Ведь для начала нужно было понять, где он находится.
"Если солдаты отвели нас к краю платформы, и я… Я видел КПП у станции! Значит надо идти на юг, и я наткнусь на город". Его мысли путались, хотя он пытался мыслить ясно.
"Нельзя оставлять его здесь… Чтобы какой — нибудь урод пришёл, обобрал его, а после закопал в землю… Нельзя!" — Фрэнк вовсе не был эгоистом. Но у него не было выбора, ибо непонятно, дойдёт ли он; а если ещё и брата будет нести, то точно свалится на землю от бессилия.
Фрэнк наклонился к нему, и вгляделся в мёртвенно — бледные глаза своего брата. "Он бы не хотел, чтобы я оставил его здесь", — подумал Фрэнк, — но, что же делать? — Затем он сложил руки своего брата на груди, снял его награду "За верную службу республике", и проговорил: "Я клянусь, это будет последним, что увидит твой убийца". Затем Фрэнк поцеловал холодный лоб своего брата и направился прочь.
Но не прошёл он и двух метров, как снова повернулся к нему, в слезах. Фрэнк склонился к его мертвому телу и зарыдал, вжимаясь тому в грудь. Он бил себя по голове, заламывал свои руки, пытался закрыть себе рот; всё равно не мог остановить слёз. Они так и лились.
Право, самое страшное на войне это не собственная смерть. Самое страшное — смерть близких людей; ты понимаешь, что их больше не будет, и твоё наказание за то, что не помог им — жить. Ты будешь жить, когда они мертвы. И каждый раз, когда радость будет посещать твою жизнь, ты вспоминаешь о своём мертвом близком человеке, и думаешь: "имею ли я право быть счастливым, если он мёртв? Я не помог ему!". Ответ на этот вопрос, дорогой читатель, ты найдёшь не здесь… А дальше. Наконец, спустя 10 минут, слёзы перестали бить градом из глаз Фрэнка. Он успокоился, и, сняв с пояса револьвер своего брата, отправился в путь.
Неужели в мире не осталось добра? Почему всё, что было раньше, сейчас не имеет смысла. Мир изменился? Наверное, да. И не осталось тех, кто помнил бы о прошлом. Мне кажется, что война была всю мою жизнь; не знаю другой, или не хочу знать.
В какой стороне город? Что будет, если меня найдут? Закончат начатое или отправят в тюрьму? Как найти Эллен?
Эти вопросы то возникали, то исчезали в голове измученного Фрэнка. Кровь до сих пор шла, хоть и поменьше, чем раньше. Но солнце, которое именно в этот день решило выглянуть из укрытия в виде туч, невероятно сильно грело его голову. А он всё шёл и шёл, шёл и шёл.
Со временем всё чаще и чаще его рука, здоровая рука, касалась лба, чтобы вытереть пот. Сложно описать те чувства, которые испытывал Фрэнк. Есть десятки способов описать боль, душевную и физическую. Челюсть врезалась в мышцы и сильно покалывала; в горле был гигантский ком, который никак нельзя проглотить; в груди всё сдавливается; голова болит так, будто её кто — то сжимает железными перчатками. Но ни одно описание, и даже все вместе, не описали бы, как чувствует себя Фрэнк.
Но ради тебя, мой дорогой читатель, я попробую приблизительно описать его чувства, и поможешь мне в этом ты. Представь: у тебя горе на душе, сверху давит чувство вины, ноги стёрты и ноют, а рука жжёт, будто ты на открытую рану вылил пузырёк спирта.
Впереди маячил город. Это был не мираж, ведь у нашего героя не было обезвоживания. Отсюда он казался опустошённым и безжизненным. То здесь, то там в небо вздымались дымные кольца, и шли к самим небесам, словно стараясь пронзить облака.
И лишь развивающиеся флаги и бесцельно бродящие, обездоленные люди подавали признаки жизни; давали понять, что город не спит.
Фрэнк приближался. Он шёл мимо людей, и никто не обращал на него внимания. Поначалу он беспокоился, что какой — нибудь патруль арестует его; не знал он, что все были слишком заняты, дабы обращать внимания на измученного человека: таких здесь много. Потому ему ничего не оставалось, кроме как просто идти.