Во взглядах на житейские дела они не сходились. Других его убеждений капитан Уолей никогда не касался. Разница в возрасте являлась как бы еще одним связующим звеном. Однажды в ответ на замечание о молодости, не знающей сострадания, мистер Ван-Уик окинул взглядом массивную фигуру своего собеседника и бросил дружескую шутку:
- О, вы еще придете к моей точке зрения. Времени у вас много. Не называйте себя стариком; вас хватит на сто лет.
Но тут он не удержался от язвительной фразы, хотя и смягчил ее дружелюбной улыбкой:
- А к тому времени вы, быть может, согласитесь умереть просто от отвращения.
Капитан Уолей, тоже улыбаясь, покачал головой:
- Помилуй бог!
Он считал, что, пожалуй, заслуживает лучшей участи, чем умереть с такими чувствами. Конечно, в свде время смерть придет, но он верил, что господь уготовит ему такой конец, которого не нужно будет стыдиться. В сущности, он надеялся дожить до ста лет - в случае необходимости.
Иные доживают; это не было бы чудом. Никаких чудес он не ждал.
Убежденный, рассудительный его тон заставил мистера Ван-Уика поднять голову и пристально на него посмотреть. Капитан Уолей сосредоточенно уставился в одну точку, как будто видел начертанный таинственными письменами на стене милостивый приговор своего творца. В течение нескольких секунд он сидел совершенно неподвижно; затем выпрямился и встал так быстро, что мистер ВанУик вздрогнул.
Сначала он ударил себя кулаком в широкую грудь, потом вытянул горизонтально свою большую руку, которая не дрогнула, словно ветвь дерева в безветренный день.
- Нигде я не чувствую боли. Дрожит ли хоть немного рука?
Голос его прозвучал тихо, доверчиво, благоговейно, подчеркивая стремительность его движений. Он снова сел.
- Вы знаете, хвастаться тут нечем. Я - ничто, - сказал он своим мощным голосом, звучавшим, казалось, так же естественно и свободно, как течет река. Он взял окурок сигары, который отложил было в сторону, и добавил спокойно, слегка кивнув головой: - Случилось так, что жизнь моя нужна; она не мне принадлежит... не мне... богу это известно.
После этого он мало говорил в тот вечер, но мистер Ван-Уик несколько раз замечал, как пробегала под его густыми усами слабая доверчивая улыбка.
Впоследствии капитан Уолей принимал иногда приглашение пообедать в бёнгало. Он даже соглашался выпить стакан вина.
- Не думайте, что я боюсь вина, дорогой мой сэр, - пояснил он. - У меня была серьезная причина от него отказаться.
Как-то раз, откинувшись на спинку кресла, он заметил:
- Дорогой мистер Ван-Уик, вы отнеслись ко мне... почеловечески с первого же дня.
- Согласитесь, что это - моя заслуга, - лукаво намекнул мистер Ван-Уик. - Компаньон этого превосходного Масси... Ну-ну, дорогой мой капитан, я ни слова против него не скажу.
- Если бы вы что-нибудь и сказали, все равно это было бы бесполезно, угрюмо отозвался капитан Уолей. - Как я вам уже говорил, моя жизнь - моя работа - не мне одному нужны. Выбора нет... - Он помолчал, повертел стоявший перед ним стакан. - У меня есть дочь, единственное мое дитя.
Он сделал широкий жест, словно желая пояснить, что где-то далеко отсюда живет его маленькая девочка.
- Я надеюсь, что увижу ее еще раз, раньше, чем умру.
А пока мне достаточно знать, что у нее есть я, слава богу, здоровый и сильный. Вы не поймете, какое это чувство!
Плоть от плоти моей - и так похожа на бедную мою жену. И вот она...
Снова он помолчал, потом стоически произнес:
- Ей тяжело живется.
И голова его поникла, а брови по-прежнему были сдвинуты, словно он напряженно о чем-то думал. Но обычно ничто не смущало безграничного его доверия к высшей силе. Иногда мистер Ван-Уик размышлял о том, что физическое здоровье и жизненная сила этого человека укрепляли его душу. И он научился любить старика.
XIII
Вот почему мистер Ван-Уик утратил равновесие, когда Стерн торопливо сделал ему конфиденциальное сообщение на берегу, у борта темного безмолвного судна. Случилось что-то в высшей степени странное и неожиданное; и смятение его было так велико, что, позабыв о своих письмах, он быстро взбежал по трапу на мостик.
По левую сторону от штурвала два "боя" с косами накрывали портативный стол к обеду и, по обыкновению, огрызались друг на друга, а третий китаец, очень желтый, толстый, унылый и похожий на мистера Масси, с апатичным видом ждал, держа под мышкой салфетку и прижимая к груди стопку толстых обеденных тарелок. Простая лампа без абажура, принесенная снизу, из каюты, была подвешена к деревянной стойке тента; боковые жалюзи были опущены.
Капитан Уолей сидел в глубоком плетеном кресле и, казалось, пребывал в оцепенении, а мостик под тентом был похож на ярко освещенную палатку, где собраны различные предметы, необходимые для мореплавания; старый штурвал, помятый латунный нактоуз на крепкой стойке из красного дерева, два грязных спасательных круга, старый пробковый кранец в углу, ветхие палубные ящики с веревочными петлями вместо ручек.
Он стряхнул с себя оцепенение, чтобы ответить на необычно бодрое приветствие мистера Ван-Уика, но тотчас же снова погрузился в молчание. Явных физических усилий стоило ему принять настойчивое приглашение пообедать в бёнгало. Мистер Ван-Уик в замешательстве скрестил руки, прислонился к поручням, и, выставив вперед свои маленькие ноги в черных лакированных ботинках, украдкой присматривался к нему.
- Последнее время я замечаю, что вы как будто неважно себя чувствуете, старый дружище?
Последние два слова он произнес с задушевной мягкостью. Никогда еще не проявлялась так ярко подлинная близость их отношений.
- Ну-ну-ну!
Громко скрипнуло плетеное кресло.
"Раздражителен", - подумал мистер Ван-Уик и, направившись к трапу, сказал вслух:
- Я вас жду через полчаса.
- Через полчаса, - словно в трансе, повторил за его спиной капитан Уолей, не повернув серебристой головы.
Внизу, на палубе, около машинного отделения шел разговор; один из собеседников говорил медленно и сердито, другой с живостью отвечал.