— Что вы здесь делаете? — ахнул кто-то в задних рядах. — Мы же бросили вас на прибрежной отмели.
Личность шагнула на середину палатки, и я с сожалением должен сказать, что это была не Кит Сникет. Та, в своём длинном платье и с выдающимся животом, по-прежнему лежала на верхушке книжного плота, а выдававшийся живот Графа Олафа был, разумеется, водолазным шлемом с медузообразным мицелием внутри. В его оранжево-жёлтом платье Бодлеры вдруг узнали платье Эсме Скволор, в котором она щеголяла на вершине Мёртвых Гор, — кошмарная вещь, сделанная так, чтобы походить на громадный костёр. Его каким-то образом тоже выбросило на остров, как и все остальное. На минутку Олаф задержался, чтобы адресовать Бодлерам особо гадкую ухмылку, а дети в это время пытались разгадать тайну платья Эсме и то, каким образом оно, подобно кольцу, зажатому в руке Вайолет, спустя такое долгое время вернулось в жизнь сирот.
— Меня нельзя бросить, — прорычал злодей, отвечая островитянину. — Я — король Олафленда.
— Здесь не Олафленд, — отрезал Ишмаэль, яростно дёрнув себя за бороду, — а ты не король, Олаф.
Граф Олаф откинул назад голову и расхохотался. Драное платье весело затрепыхалось, иначе говоря, «неприятно зашуршало». С издевательской усмешкой он показал на Ишмаэля, по-прежнему сидящего в кресле.
— Ах, Иш, — сказал он, и глаза его ярко заблестели, — я тебе много лет назад говорил, что когда-нибудь одержу над тобой верх, и этот день наступил. Некто из моих сторонников, у кого имя — день недели, рассказал мне, что ты скрываешься на этом острове и…
— Четверг, — сказала миссис Калибан.
Олаф нахмурился и прищурился на веснушчатую женщину.
— Нет, — ответил он. — Понедельник. Она пыталась шантажировать старика, замешанного в политическом скандале.
— Гонзало, — сказал Алонсо.
Олаф опять нахмурил бровь.
— Нет, — ответил он. — Я и старик отправились наблюдать за птицами, а заодно решили ограбить шхуну, промышляющую охотой на котиков, владельцем которой был…
— Хамфри, — подсказала Уэйден.
— Нет. — Олаф опять насупился. — Из- за его имени разгорелся спор, поскольку младенец, усыновлённый его осиротевшими детьми, носил то же имя.
— Бертран, — подсказал Омерос.
— Нет. — Олаф снова скорчил мрачную гримасу. — Документы по усыновлению были спрятаны в шляпе у одного банкира, которого повысили в должности и сделали вице-президентом отдела, в чьём ведении находились финансовые и наследственные дела сирот.
— Мистер По? — предположила Сейди.
— Да. — Олаф бросил на неё грозный взгляд. — Хотя в то время он больше был известен под своим театральным псевдонимом. Но я здесь не для того, чтобы обсуждать прошлое. Я пришёл обсуждать будущее. Твои мятежники выпустили меня из клетки, Ишмаэль, чтобы прогнать тебя с острова и сделать меня королём.
— Королём? — возмущённо повторила Едгин. — Мы так не договаривались.
— Хочешь жить, старуха, — отрезал Олаф, — делай, что говорю.
— Вы уже даёте нам советы? — недоверчиво произнёс Брустер. — Вы не лучше Ишмаэля, хотя костюм у вас красивее.
— Спасибо, — Граф Олаф противно ухмыльнулся, — но между мной и этим глупым рекомендателем есть ещё одно важное различие.
— Татуировка? — предположила Пятница.
— Нет. — Граф Олаф нахмурился. — Смойте ему глину с ног, и увидите, что у него такая же татуировка, что у меня.
— Косметический карандаш? — предположила мадам Нордофф.
— Нет, — отрезал Граф Олаф. — Разница в том, что Ишмаэль безоружен, он отказался от оружия давным-давно, во времена раскола в Г. П. В. Он тогда отказался от всяческого насилия. Сегодня вы убедитесь, до какой степени он глуп. — Олаф замолчал и погладил свой круглый живот грязными руками, после чего обернулся к рекомендателю, который в этот момент взял что-то из рук Омероса. — Я владею единственным видом оружия, которое опасно для тебя и твоих сторонников, — похвастался Олаф. — Я — король Олафленда, и ты с твоими козами ничего не можешь с этим поделать.
— Не будь так уверен. — Ишмаэль поднял в воздух какой-то предмет, чтобы все увидели его.
Это было гарпунное ружье, которое прибило к берегу вместе с Олафом и Бодлерами, а до того, в своё время, использовалось для стрельбы по воронам в отеле «Развязка», и по летучему автономному дому в Городе Почитателей Ворон, и по машине, производящей сахарную вату на сельской ярмарке, когда Бодлеры-родители были ещё совсем, совсем молодыми. Теперь наступила новая глава в истории ружья, и оно было нацелено прямо в Графа Олафа.
— Я посоветовал Омеросу держать гарпун под рукой, — продолжал Ишмаэль, — а не бросать его в чащобу. Я подозревал, что ты можешь сбежать из клетки, Граф Олаф, как я сбежал из клетки, в которую ты меня посадил, когда поджёг мой дом.
— Я не поджигал, — запротестовал Граф Олаф, но глаза его ярко заблестели.
— Хватит с меня твоего вранья. — Ишмаэль встал с кресла.
Островитяне, поняв, что у рекомендателя ноги вовсе не больные, ахнули, для чего обычно требуется глубоко вдохнуть воздух, что очень опасно, если воздух насыщен смертельно ядовитыми спорами.
— Я намерен сделать то, что должен был сделать много лет назад, Олаф, — я уничтожу тебя. Я выстрелю тебе прямо в толстый живот!
— Нет! — одновременно вскрикнули трое Бодлеров, но даже их объединённый крик не мог заглушить злодейского хохота Графа Олафа.
Рекомендатель не услышал их и нажал на красный спусковой крючок страшного оружия. Дети услыхали сперва «щёлк!», потом «в-ж-ж!», гарпун вылетел и поразил Графа Олафа туда, куда и обещал Ишмаэль: дети услыхали звон разбитого стекла — и медузообразный мицелий со своей тайной историей вероломства и жестокости вырвался наконец на свободу, в воздух безопасного пристанища, отделённого от большого мира. Все в палатке ахнули — островитяне и островитянки, мужчины и женщины, дети и сироты, волонтёры и негодяи и все, кто в промежутке. Все вдохнули споры смертоносного гриба, и Граф Олаф, который, опрокинувшись на песок, продолжал хохотать, тоже вдохнул, и в один миг с расколом острова было покончено, поскольку все, не исключая, естественно, и бодлеровских сирот, внезапно стали участниками одного и того же несчастливого события.
Глава двенадцатая
Странное дело, скитаясь по миру и становясь старше и старше, обнаруживаешь, что к счастью привыкнуть легче, чем к отчаянию. Когда, например, во второй раз пьёшь анисовый напиток с мороженым, счастье, которое испытываешь, посасывая восхитительную смесь, уже не так безмерно, как в первый раз, а на двенадцатый раз состояние счастья становится ещё менее безмерным, и дальше этот напиток дарит вам уже совсем мало счастья, поскольку вы привыкли ко вкусу ванильного мороженого в сочетании с анисовой шипучкой. В то же время, вторично обнаружив у себя в напитке чертёжную кнопку, вы испытываете огорчение гораздо более сильное, чем в первый раз, когда вы отмахнулись от этого, сочтя причудливой случайностью, а не частью злого умысла какого-то подонка, иначе говоря, «продавца в кафе-мороженом, который пытается поранить вам язык». А когда кнопка попадается вам на двенадцатый раз, ваше отчаяние усиливается до такой степени, что вы не можете произнести слова «анисовая шипучка с мороженым», не разрыдавшись. Получается, что к счастью, так же как и ко вкусу сердечного из кокоса или к севиче, привыкаешь быстро, тогда как отчаяние поражает неожиданно каждый раз, как с ним сталкиваешься. Когда в палатке раздался звон стекла, Бодлеры застыли на месте, глядя на стоящего Ишмаэля; и, хотя они чувствовали, как споры медузообразного мицелия проникают в них и каждая крошечная спора ощущается в горле, как сбегающий вниз муравей, они никак не могли поверить, что их жизнь снова наполнилась отчаянием и что это ужасное событие произошло.
— Что произошло? — вскричала Пятница. — Как будто стекло разбилось.
— Не важно, пусть разбивается, — отозвалась Едгин. — Вот у меня в горле что-то странное — как будто крохотное семечко.
— Семечко в горле — это пустяки, — вмешалась Финн. — Я вот вижу, что Ишмаэль стоит на ногах!