«Нумерные казармы» выдолблены в гранитной толще; камеры выходят в коридор сплошной, с пола до потолка, решеткой. Потому и зовется эта тюрьма «зверинцем». Рядом же строится здание усовершенствованной тюрьмы, огромное, в четыре этажа.
Николай II населил каторжный остров боевыми участниками событий девятьсот пятого года и последующих лет.
Отгремела буря. В крепости — революционеры нового поколения, новой закалки. Среди них много рабочих, крестьян.
…В штормовую непогоду ладожские валы выносят на островной берег блестящие от влаги камни.
Крепкий камень — кремешок.
8. Стуковка
В углу скребнула мышь. Узник замер на месте. Только бы не спугнуть ее. Только бы она не убежала.
За много дней Иустин услышал первое живое существо, постороннее тому, что происходило в крепости, в камере. Сторожей своих он видел каждый день по нескольку раз. Но это не в счет. Мышь скребла не переставая. Наверно, гнездо строит. Работает. Что-то уж очень долго возится.
Вот в другом месте зашуршало. Посредине стены. Да нет же, это не мышь. Это человек. Он зовет на разговор. Наконец-то долгожданная стуковка.
До того не десятки, сотни раз Жук пробовал стучать в стены, никто не отвечал. В Старой тюрьме с ним заговорили в первый же день. А тут — бесконечное молчание. Но вот — его вызывают. Иустин от радости замолотил в стену кулаками. Надзиратель хлопнул заслонкой «волчка».
— В карцер просишься?
Иустин отошел от стены.
Стук возобновился только утром. Ох, как узник ждал утра. Сам начинал стучать. Ему не отвечали.
И снова шорох, тихий стук.
Волнение мешало Жуку разобрать слова. А может быть, у того, кто по ту сторону стены, иная азбука? Конечно, иная. Какие-то отрывочные буквы, пропуски, бессвязные слова.
Жук готов был закричать:
— Не понимаю! Не понимаю!
Да что в этом толку? Как хочешь кричи, сосед не услышит.
До полудня стучали, не разбирая фраз. В следующее утро снова безнадежный перестук. Тогда Иустин и его безвестный собеседник начали терпеливо учить один другого своей азбуке.
Из-за стены упорно стучали одно и то же сочетание. Прошло немало времени, прежде чем Жук сообразил, что это первая буква алфавита. Он простучал ее по-своему.
Потом — вторая буква, третья. Сбились. Все начали сызнова. Некоторые буквы сходились. Радость по этому поводу выражалась дробными ударами пальцев. Все мысли, вся воля сосредоточились на одном стремлении: понять товарища!
Прошли день и ночь. И еще день и ночь. Когда Жук разобрал первое слово, он испытал настоящее счастье, какого не знал в жизни.
Вот это слово:
— 3… д… р… Здрав… Здравствуй!
Теперь они могли разговаривать. Но как удивителен, как необычен был этот разговор. Словно в море, в бурю обмениваются сигналами два корабля.
— Я — Лихтенштадт. Я — Лихтенштадт. Твоя фамилия, товарищ?
— Жук. Жук. Такая фамилия. Я с Украины. А ты?
— Из Петербурга. Из Петербурга.
Вопрос и ответ занимали иногда несколько часов. Приходилось повторять непонятные знаки и целые слова. Но постепенно разговор наладился.
— Почему прежде на мой стук никто не отвечал? — задал как-то вопрос Иустин.
— Рядом с тобой были пустые камеры, — последовал ответ. — Я начал вызывать сразу, как меня поместили сюда.
Жук нетерпеливо ждал заочной беседы с товарищем. Иногда ему казалось, что пустота снова окружает его, что Лихтенштадта перевели, бросался к стене, тревожно барабанил. Услышав тихий, осторожный шорох, успокаивался.
Разговаривали они часто. Однажды Жук спросил:
— Есть ли в крепости еще товарищи с Украины?
Сосед назвал две фамилии:
— Жадановский. Доктор Петров.
«Петров? Какой доктор?» — подумалось Иустину. Фамилия Жадановского была ему знакома. Он еще в Смоленске слышал о нем. Но не мог припомнить, что именно.
В другой раз Лихтенштадт спросил:
— Тебя не водят на прогулку. Ты болен?
Жук простучал в ответ:
— Я здоров, но наказан.
Иустин старался представить себе облик невидимого собеседника. Сделать это было трудно. Ведь он знал только его фамилию и манеру стучать, спокойную и осторожную.
Именно поэтому сосед казался ему человеком пожилым, почти стариком, испытанным жизнью, умеющим держать себя в руках.
Того, с кем говоришь, обязательно нужно хотя бы мысленно видеть. Иначе разговор плохо вяжется. Иустин рисовал себе Лихтенштадта с полуседой бородой, с лицом, иссеченным морщинами, с черными, глубоко сидящими глазами.