сть мы исключаем его из своей среды. Что же до случившегося, то мы сделали должные выводы. Первое: чтобы преступление еще раз не подняло голову, режим устрожается. Второе: чтобы никогда больше здесь не могло случиться столь низкое, трусливое предательство, в разных местах нашего дома мы установили специальные ящики; таким образом, если кто-то пожелает что-то рассказать или пожаловаться, он должен изложить это письменно и листок бросить в ящик. А чтобы эта ужасная комедия всем хорошенько запомнилась, приказываю: уборка помещения и банный день переносятся с субботы на пятницу; если грязь внешняя будет вычищена в пятницу, тогда в субботу мы сможем приступить к очищению от грязи внутренней. С субботы, сразу после побудки, и до побудки в понедельник на всей территории воспитательного дома воцаряется полная тишина! Итак, начнем прямо сейчас. После команды „разойдись“. После команды „разойдись“ никакой болтовни! Слышите, вы! Все вы слышали, что я сказал. И до завтрашнего утра! До завтрашнего утра у вас будет достаточно времени сделать надлежащие выводы. А теперь: отряд! Смир-но! Воль-но! Сейчас отряд, подразделение за подразделением, покинет зал». Когда нас выводили по субботам после обеда, мост дрожал от топота наших ног, и лебеди выплывали на озеро. Их можно было видеть и из окна. С наступлением темноты они уплывали под мост. Уже затопили, но закрывать окно ночью не разрешалось. Когда трава была влажная, мы выстраивались на поляне. Пайташ Дежё прогуливался. Красиво падали листья. Однажды, когда мы спустились в столовую, а воспитатели ушли куда-то и старшие затеяли возню под роялем, Мерени вылез оттуда и поманил меня. Потом к нам спустилась и директорша. Она объявила, что наш воспитательный дом закрывают, так как свою задачу он выполнил, и всех распределят по разным местам. Только ничего такого не случилось. Иногда появлялся какой-нибудь новенький. По утрам нас больше не заставляли выбегать во двор нагишом, а утреннюю зарядку проводили в здании церкви, потому что выпал снег. Пайташ Дежё обещал, что мы получим санки и лыжи и тогда отправимся на большую экскурсию. Однажды, когда уже погасили свет, Мерени просунул в нашу дверь голову и поманил меня. Видел это и Андял. Я вышел в коридор, уже в пижаме, но на нем был костюм. Он сказал, что его поезд отправляется сегодня ночью, он уезжает в «Ракоци», военное училище, и, когда ему дадут увольнительную, навестит меня; и еще сказал, чтобы я тоже перебрался в это училище. Я боялся, что он опять обнимет меня, но мы только пожали друг другу руки, и он зашагал по коридору. Когда я вернулся, Андял не спросил, зачем приходил Мерени. Я думал, он донесет на меня, но ничего не произошло; так что он остался моим другом. Только однажды утром, после побудки, вошел пайташ Дежё и объявил, что с нынешнего дня Хёдес и Андял поменяются местами. Так Хёдес оказался подо мной на нижней койке, Андял же занял верхнюю койку у окна, прямо напротив меня. Туда я, конечно, не мог перебираться к нему, когда выключали свет. И все же, думаю, это из-за Мерени, из-за того, что мы говорили с ним тогда в коридоре. Хёдес в нашей группе самый глупый, так что мне совсем не хотелось звать его к себе или спускаться к нему. И еще я не хотел, чтобы меня видели с ним, потому что считал: Андял все еще друг мне. Но ничего, придет время, я тоже уеду в военное училище. В субботу и воскресенье всегда было тихо, никто не разговаривал. Если мы все-таки хотели что-то сказать друг другу, шипели сквозь зубы. У лебедей на берегу озера есть домик, на тот случай, если озеро замерзнет. От военных мы получили только две пары лыж, белых, это защитный цвет для зимы. Пайташ Дежё в субботу поехал на лыжах с Шухайдой. Мне вдруг вспомнилось, как глупо мы ссорились из-за того, кто сядет на санках впереди. Впереди всегда садилась мама, посредине ребенок, сзади папа, он рулил. Но мы все-таки любили пайташа Дежё. Когда посреди ночи нас подымали по тревоге, мы думали, что наш воспитательный дом распускают. Если Шухайда и Штарк выбрасывали из наших шкафчиков вещи и оказывалось, что зря, пайташ Дежё отчитывал их за самоуправство. Он справедливый. В бане душевых установок мало, и мы толкались, и можно было орать во все горло. Андял больше не просил меня намылить ему спину. Однажды утром, еще до побудки, кто-то отчаянно заорал. Сидел на кровати и орал. А мне как раз снилось, что маленький котенок упал в канализационный люк и за ним бегут другие и тоже туда падают; люк очень глубокий, кошка-мать хочет спуститься за ними, но лестница железная, она не может уцепиться за перекладины когтями, и сама проваливается в грязный поток. На дворе было темно, совсем еще рано. Коложвари сидел на кровати и орал. А потом уже орали все, прыгали на постелях, и кто-то начал бросаться подушками. Не я. И при этом все, кто мог, орали во все горло. Подушки летали туда-сюда. И тут я увидел, что Андял на своей кровати стоит на коленях, целится в меня подушкой, и орет, и попадает мне в голову. Я обрадовался, что он все же мне друг и любит меня. Я тоже ору. Я поймал подушку, и орал, и вскочил на кровати на ноги, кровать меня подбросила, она пружинила, а я все кричал, и прицелился, и изо всех сил бросил подушку обратно, в него. Прямо в лицо! Подушка полетела, нога моя зацепилась за что-то твердое, он отвел голову, и подушка улетела в открытое окно, наружу, а навстречу мне летит камень, черный, белый. Сыплются искры. Потом темнота, и откуда-то крик, он приближается, удаляется. Где-то открывается дверь. И что-то серое, как бы посреди этого белого, очень мягкого. Холодно. Треск. Пустая раковина улитки. «Смотри на меня, сюда!» Мягкий корень, темно, глубже не заглянуть. Нет.