– Осторожно! – Голос из динамика, четкий, без треска и шипений. -
Двери закрываются. Следующая станция – Маленковская.
– Ну вот, – облегченно выдохнула жена, – теперь и мы поехали.
– Ура! – крикнул сын.
– Тише! Дашку напугал… Даже вздрогнула.
Сергеев через силу, в несколько больших глотков допил пиво, поднялся и пошел в тамбур. Следом, конечно, голос жены:
– Только курил ведь…
Он отмахнулся. Тем более что не курить шел, а бутылку выкинуть.
Дорога казалась долгой. Делать было нечего. Вдоль пути тянулся глухой бело-синий забор, защищающий электрички от безбилетников.
Кроме него, ничего не было видно… Сын постоянно возился, шуршал пакетом с чипсами, при появлении продавцов с мороженым или еще чем-нибудь съедобным просил купить. Жена все время беспокоилась – не проехали ли Клязьму. Сергеев злился и отвечал: нет. Он сидел с закрытыми глазами, прислонив голову к стене вагона, и пытался о чем-нибудь глубоко задуматься, увидеть под веками интересное…
Раньше, во время тихого часа в садике и на уроках в школе, он спасался от скуки тем, что начинал выдумывать удивительную, интересную, как фильм, историю про клад, или войну, или, позже, про красивую девушку… Истории увлекали так, что он часто вставал после тихого часа позже всех или не слышал звонка с урока. Но постепенно истории выдумывались реже и реже, реальная жизнь становилась интереснее и важнее, а с недавних пор, когда появлялась потребность помечтать, этого не получалось. Иногда что-то вроде бы наклевывалось, обещало появиться, зажечься внутри, Сергеев на секунду-другую куда-то переносился, как бывает в самом начале засыпания, и тут же внешнее, с его горами проблем, дел, людей, выталкивало обратно, в эту уже тягостную, порядком надоевшую реальность.
И сейчас, сидя с закрытыми глазами, в более-менее удобной позе, он пытался представить интересное и в то же время ожидал – вот-вот зайдется голодным криком Дарья и придется открывать рюкзак, доставать контейнер с бутылочками, или сын довертится – свалится на пол, или жена в очередной раз всполошится: “Слушай, это какая уже станция?! Мы проехали! Никита-а!” Вдобавок злило, что не удалось замариновать баранины для шашлыка…
Еще в среду, когда появилась идея поехать на Клязьму, жена вызвалась приготовить свинину, но он настоял на баранине. Он умел выбирать на рынке свежую, сочную мякоть с необходимым слоем жирка и готовить правильный маринад. Жарить по науке… Или внушил себе, что умеет.
Но получалось вкусно… В среду после работы зайти на рынок забыл, в четверг работал в вечернюю смену, а сегодня мариновать уже было поздно. Жена в последний момент вынула из морозильника кусок свиного окорока, а он, морщась и досадуя и на себя и на нее, бросил мясо обратно: “Купим на станции. Некогда возиться”. А так ведь хотелось баранинки, сочной, мягкой, дающей энергию, сглаживающей действие алкоголя.
– Тарасовка, – объявил мужской голос из динамиков.
Сергеев открыл глаза, потянулся.
– Следующая – наша.
Жена тут же засуетилась. Сунула ему в руки полупустую бутылку
“Бочкарева”:
– Допей, пожалуйста, или лучше выбрось. Редкостная бурда! Больше не покупай.
Он усмехнулся и залпом допил. Бутылку опустил на пол. Под сиденье.
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Клязьма. -
И электричка мягко тронулась.
– Что, пойдемте? – Жена стала надевать на себя кенгурушник с Дашкой.
– Ну погоди-и, – поморщился Сергеев, – успеем.
Но через минуту все-таки оказались в тамбуре. Сразу захотелось курить, и Сергеев вытряхнул из пачки сигарету, зажал в кулаке зажигалку… Перегон между Тарасовкой и Клязьмой показался поразительно длинным.
В продуктовом магазине возле станции пахло гниющими овощами, подтухшим мясом; народу было полно. И всё почти – сошедшие с электрички.
“В Москве не могли закупиться?! – недоумевал Сергеев, становясь в очередь. – Хотя и мы тоже… – Оглянулся на жену, на сына. – Семейка
Симпсонов”.
Торговали как в обычном сельмаге – всем сразу. И хлеб, и селедка, и огурцы, и конфеты. Даже весы старинные, с гирьками. Худая, сивенькая продавщица взвешивала подолгу, следя за стрелкой, потом жала на клавиши калькулятора, ошибалась, и, пока добрался до прилавка,
Сергеев успел вдоволь наспориться с женой, что купить.
– Так, три килограмма шашлыка, – первым делом объявил и тут же спросил озабоченно: – А свежий? – Сероватые куски и водянистый лук не внушали доверия.
Продавщица хмыкнула:
– А шашлык хороший свежим бывает?
Сергеев в душе согласился с ней, но такой ответ оскорбил; вспомнилась его работа. И он потребовал:
– Ну-ка дайте понюхать.
С той же ухмылкой сивенькая подняла лоток.
Шашлык пах вкусно. Даже уксусом не очень шибало.
– Ладно, кладите. Сойдет.
– Луку купи – надо подрезать, – сказала из-за спины жена. – Этот вон весь как лапша. Тоже… делают…
После шашлыка взяли свежих помидоров и соленых огурцов, хлеба, сока апельсинового и пачку морса “Добрый”, печенья для сына, картошки с красной кожурой (“напечем!”), селедку, куриных крылышек, бутылку
“Мерло”…
– “Хуббу-Буббу” еще, пап! – задергал сын.
– Никакой “Хуббы-Буббы”! Ешь нормальный шоколад… Дайте “Золотые купола” с орехами.
Сын заныл:
– Не хочу-у!
– Замолчи вообще! – Сергеев повернулся к жене: – Что, водку брать?
Хотел услышать: “Да не стоит. Лучше пиво пейте”. Но жена пожала плечами:
– Возьми одну.
– Бутылку “Путинки”. Ноль семь.
Продавщица помучила калькулятор.
– Всё?
– Всё. – Сергеев полез за деньгами.
Дом Андрюхи стоял на южной окраине Клязьмы, недалеко от Ярославского шоссе. Днем шум машин почти не был слышен, зато после захода солнца становился отчетливым, раздражающим, как работа старого, то и дело готового заглохнуть и в то же время какого-то сверхмощного мотора…
Побыть в абсолютной тишине здесь, как и в Москве, не получалось.
Путь от станции до Андрюхи неблизкий – километра три, а вещей набралось – хоть бросай. Лямки рюкзака давили на плечи, пакет в левой руке потихоньку рвался, и очень быстро Сергеев пожалел, что столько всего набрали: “Потом бы вместе со всеми, когда собрались…
Наташка наверняка на машине будет. Сгоняли бы…” Мешала и бутылка
“Старого мельника”, которую он купил в ларьке в последний момент – пиво на ходу не пилось, а бросать было жалко; хотелось идти быстрее, но жена с кенгурушником на груди отставала, сын постоянно наклонялся за палыми шишками, набивал ими карманы, терял, опять нагибался. Жена ругалась:
– Ну куда ты их пихаешь?! Саша! Пойдем!
– Я в костер хочу!..
– У Андрея там наберем. У него много.
Сергеев чуть не сказал, что у Андрюхи никаких шишек нет, с его участка даже сосен не видно, но тут же осекся: сын поверил и побежал вперед…
Дома, заборы, ворота справа и слева были в основном по моде и возможностям пятидесятых годов. Но среди них вдруг появлялось такое, на чем взгляд сам собой задерживался и тяжесть рюкзака слабела, – резные воротца, теремки, остатки ажурной беседки под огромной елью.
И вспоминалось, что здесь когда-то бывали Савва Морозов, Шаляпин,
Шолохов жил, бегал Тимур со своей командой; где-то стоит расписанная
Васнецовым церковь поразительной, говорят, красоты… “Надо погулять, посмотреть, – говорил себе Сергеев. – Обязательно в этот раз погулять одному спокойно”. Но чувствовал, что опять не погуляет и ничего не увидит – как-то так всегда получалось, что они торопливо доходили от станции до Андрюхи, а через сутки, двое, трое так же торопливо шли обратно на станцию самой короткой дорогой…
Укрытая лесом старая часть Клязьмы кончилась, начались коттеджи.