Андрей торчал у окна, за которым двор превратился в цветную фотографию. Там вообще ничего не происходило на протяжении долгих часов. Даже воздух, и тот, застыл.
Об узнике, похоже, тоже забыли. Никто не беспокоил его с утра, он был предоставлен самому себе и, естественно боли, которая не дремала. Чего-чего, а боли хватало с лихвой. Он мог плавать в ней, как по морю, здорово опасаясь, что захлебнется, а временами – надеясь на это.
Впрочем, как ни странно, именно боль подвигла его на подвиги, а как еще назвать путешествие к двери, совершенное после того, как удалось чудом соскользнуть с койки? Это, конечно, было безумное предприятие с предрешенным результатом, нельзя надеяться отпереть надежную деревянную дверь без ключа, когда половина тела закована в гипс, а другая – сплошной синяк. Бандура понятия не имел, куда подастся, если победит дверь, вдавив язычок засова в тело замка, и далеко ли сможет уйти, со своими гипсами, впрочем, металл оказался упрямей человека. Он был чертовки неподатливым.
Потерпев фиаско под дверью, и только сбив до крови пальцы единственной дееспособной руки, Бандура, тем не менее, не стал возвращаться на койку. Он захромал к окну, опираясь на стену, чтобы не упасть. Боль стала совершенно невыносимой, окатывая разум, прибой полузатопленную шлюпку, которую прилив тащит по отмели. Тем не менее, он шел, и ему казалось, что именно его движения заставляют стрелки часов лениво ползти по циферблату. Он подумал – стоит ему лечь, и они тут же станут. И, уж не тронутся больше никогда.
Подобравшись к окну вплотную, для чего понадобилась целая вечность, он вцепился в массивную, сделанную из толстых стальных прутьев решетку и повис на ней, отдуваясь. Нечего было и думать ее сломать, проще разрушить стену.
Во дворе было тихо и пусто, он словно вымер. В дальнем углу Андрею удалось разглядеть пару машин. Полноприводный грузовик с обитым железом кунгом, вероятно тот самый, что доставил его в усадьбу накануне, после аварии, а за ним – красное «БМВ», которое он разбил. Очевидно, легковушку приволокли в Ястребиное на буксире, и теперь она стояла, накрытая старым брезентовым чехлом. Больше ничего видно не было, тем не менее, Бандура решил не уходить от окна. Занял наблюдательный пост и приготовился ждать неизвестно чего. Вот тогда время и остановилось.
Тошнотворное затишье продолжалось до позднего утра. Затем, уже ближе к полудню, судя по положению, которое заняло на небосклоне солнце, сонное царство было разрушено, тишина разорвана в клочья, двор наполнился машинами, среди которых преобладали джипы. Что, впрочем, не вызывало удивления, принимая во внимание горную местность, качество окрестных дорог и контингент, прибывший в Ястребиное на зов Лени Витрякова. На День Рождения Огнемета, программу которого очень удачно дополнил экспромт, охота на самую изысканную дичь – человека. Возможно, в мероприятиях, запланированных на вечер, должны были принять участие дамы, прекрасные спутницы бандитов, однако, Андрей не заметил ни одной, и решил, что они, вероятно, подтянутся позже, когда наступит пора садиться за стол, а чуть позже – ложиться в кровать. Гости Витрякова, все, как на подбор, оказались крепышами с такими физиономиями, от одного вида которых расхочется спрашивать дорогу, если, например, заблудился. Андрей уж точно не стал бы этого делать, а, проехав мимо, перекрестился бы. Большинство крепышей имели при себе огнестрельное оружие, которое никто не прятал.
Бандура немного отодвинулся от окна, продолжая наблюдать за тем, что происходит во дворе. Еще через десять минут на крыльцо вышел Бонифацкий, его сопровождал Витряков. За их спинами маячили двое бессменных телохранителей Боника, Белый и Желтый. Бонифацкий казался чем-то сильно взволнованным. Они прошагали к машине, перебрасываясь фразами, львиная доля которых не достигла ушей Андрея, как он ни напрягал слух. Боник оживленно жестикулировал, Огнемет кусал губы. «Только без проколов, на этот раз, Леня», – кажется, сказал Бонифацкий. «Не сцы, Вацик, все будет ништяк. Встретим по первому, б-дь на х… разряду, – заверил Витряков. – Оторвемся, по полной программе». Кто-то из головорезов поздравил Леонида Львовича с юбилеем, тот даже сподобился изобразить на лице улыбку. Это было все, что Андрею удалось разобрать.
Захлопали дверцы машин. Бонифацкий забрался на заднее сидение темно-зеленой «Тойоты Раннер», Белый занял пассажирское место впереди, Желтый полез за руль. Леня, стоя на подножке джипа, громко крикнул: «Мотыль?!», а потом пару минут растолковывал что-то явившемуся на зов долговязому бандиту, который непрерывно кашлял, но не выпускал изо рта дымящейся сигареты. Бандура подумал, что Мотыль, со своими длинными неухоженными волосами ala Beatles, болоньевой курткой и старыми советскими кедами на ногах кажется среди бритоголовых спортсменов Витрякова балериной в варьете. Тем не менее, он держался с Огнеметом на равных, даже препирался с ним через кашель. Наконец, они пришли к консенсусу, который так любил Горбачев, Мотыль отступил на шаг, вытягивая из жеваной пачки очередную сигарету. «Беля?! – заорал Витряков, – тащи свою задницу сюда».
Внешность Бели оказалась классической, он выглядел чистейшей воды бандитом. За Белей Огнемет подозвал еще одного парня, невысокого, но чрезвычайно плотно сбитого. Андрей, из-за своей решетки, немедленно окрестил его каратистом.
Отдав необходимые распоряжения, Витряков, наконец, забрался в джип к Бонифацкому, мотор «Тойоты» заработал, и машина выехала со двора. За ней последовала целая кавалькада джипов, Бандура назвал ее «комитетом по встрече». Судя по внушительной численности «комитетчиков», мероприятие предстояло серьезное.
Как только задние фонари последнего джипа пропали за поднятой колонной тучей пыли, Мотыль и его команда тоже засобирались. Беля залез в кабину видавшего виды «Вранглера», завел двигатель с третьей попытки. Мотыль, уже последовавший за ним, дернул водителя за плечо, показав на окно, за которым прятался Андрей. Секунду или две они разговаривали, затем Мотыль вылез из машины и зашагал к окну, прямо через ухоженную клумбу. Бандура затаил дыхание, сообразив, что его заметили.
Подойдя вплотную к решетке, Мотыль с минуту пристально изучал Андрея, как провинциал, впервые очутившийся в зоопарке какого-нибудь диковинного зверя.
– Ты уделал Ногая? – спросил он, наконец, с неподдельным недоверием. Врать не имело смысла, Андрей скупо кивнул.
– И Рыжего?
– Угу. И его. Другие мне не представлялись.
Мотыль вставил сигарету в угол рта. Андрей с удивлением отметил, что это «Золотое руно», марка, которую он не встречал в продаже много лет, как минимум, с того времени, как распался Союз. Отец как-то достал целый блок, а курить не стал, утверждая, что табак сладкий. В конце 80-х, когда прилавки окончательно опустели, Бандура старший не притронулся к «Руну», предпочитая самосад, который оставался от деда. Бандура младший, став подростком, придерживался противоположного мнения, таская у отца пачку за пачкой, чтоб было чем баловаться на сельских дискотеках.
– Х… скажешь, зараза, – сказал Мотыль, глядя на Андрея. И покачал головой, поросшей жидкими волосами. Бандура пожал плечами.
– Огнемет тебя на куски порежет, – сообщил Мотыль меланхолично. – Или спалит живьем. Знаешь?
Андрей снова еле заметно пожал плечами. Что еще было делать?
– Только твоих дружков возьмет, и… – Мотыль скрестил руки, изобразив Андреевский крест. – Хана, короче.
– Мотыль?! – крикнул из «Вранглера» Беля, – ты идешь, б-дь?!
– Пошел на х… – сказал Мотыль, не оборачиваясь. – Твои дружки еще круче тебя?
Андрей в третий раз пожал плечами. Мотыль снова кивнул.
– Я из-за тебя бабу не доеб, – сообщил Мотыль доверительно. Представляешь? А, х… с той бабой. Бабы все одинаковые, верно? Смех-смехом, а манда кверху мехом, так? – Мотыль осклабился. Бандура промолчал.
– Яйца болят, – добавил Мотыль с грустью. – Хочешь совет?