И он осознает еще кое-что — тут сомнений быть не может: он понимает, что Скапелли его не любит. Именно тем утром, после осмотра, когда врач Бэбино мыл руки в санузле при палате, Брейди поднял голову, посмотрел на медсестру и согнул руку к груди. Сложил пальцы в слабый, дрожащий кулак. Из кулака медленно поднялся средний палец.
Сначала Скапелли просто не поняла, что это она видит: Брейди Хартсфилд показывает ей средний палец. Потом, когда звук воды прекратился, на ее форме вдруг оторвались две пуговицы, и показалась середина корректирующего лифчика «Плейтекс». Она не верила сплетням, которые слышала про этого падонка, но сейчас…
Он улыбнулся. Оскалился на нее.
Теперь она идет в палату 217, а над головой у нее плывет спокойная музыка из колонок. На ней запасная форма — розовая, которую Скапелли держит в шкафу и не очень любит. Она смотрит по сторонам, не заметил ли кто ее, делает вид, что разглядывает график состояния Брейди на дверях (вдруг кто-то ее видит), а потом проскальзывает в палату. Брейди сидит в кресле у окна, как и всегда. Он одет в одну из своих четырех полосатых рубашек и джинсы. Волосы у него расчесаны, а щеки гладкие, как у младенца. Пуговица-значок на кармане гласит: «МЕНЯ ПОБРИЛА МЕДСЕСТРА БАРБАРА!»
«Живет, как Дональд Трамп! — думает Рут Скапелли. — Убил восемь человек, покалечил неизвестно скольких, хотел уничтожить тысячи девушек-подростков на рок-концерте, и сидит тут барином, специальный персонал ему еду приносит, обстирывают его, бреют. Массаж делают три раза в неделю! На водные процедуры четыре раза в неделю водят, в горячей ванне оно сидит!»
Да где там — как Дональд Трамп! Хренушки. Скорее как шейх на Ближнем Востоке, где нефти много.
А если она скажет Бэбино, что он ей средний палец показал?
«Нет, — скажет он, — не может такого быть, сестра Скапелли. Вы видели всего-навсего неосознанный судорожный жест. Он до сих пор еще не способен на мыслительный процесс, который мог бы привести к такому жесту. А если бы и мог стал бы он вам показывать такой жест?»
— Потому что я тебе не нравлюсь, — говорит она, наклоняясь вперед; ее руки упираются в прикрытые розовым халатом колени. — Правда же, мистер Хартсфилд? Значит мы квиты — я тебя тоже терпеть не могу.
Он на нее не смотрит, не подает ни одного признака, что слышит ее слова. Просто смотрит в окно на парковку через дорогу. Но на самом деле он ее слышит, она абсолютно уверена, и его нежелание признать это злит ее еще сильнее. Когда она говорит — ее должны слушать!
— Должна ли я поверить, что ты оторвал мне пуговицы на форме с помощью какого-либо контроля на расстоянии?
Молчание.
— Я лучше знаю. Я эту форму собиралась заменить. Халат тесноват. Ты можешь заморочить голову кому более легковерному, но не обманывай меня, мистер Хартсфилд. Ты только и можешь, что здесь сидеть. И гадить в кровать, как только получаешь такую возможность.
Молчание.
Она оглядывается на дверь, проверяя, заперта ли она, и тогда убирает с колена руку и протягивает к нему.
— Все те люди, которых ты ранил, страдают до сих пор. Это тебя радует? Правда же, тебе это приятно? А вот это как тебе понравится? А ну-ка, проверим!
Сначала она касается его соска через рубашку, а потом хватает двумя пальцами. Ногти у нее коротко остриженные, но, когда надо, ими можно впиваться. Она выкручивает ему сосок сначала в одну сторону, потом в другую.
— Вот это боль, мистер Хартсфилд. Как вам нравится?
На его лице то же невозмутимое выражение, что и всегда, и медсестра заводится еще сильнее. Она наклоняется ближе, их носы почти касаются. Сейчас ее лицо больше, чем всегда, напоминает кулак. Голубые выпученные глаза под очками. В углах ее губ слегка пенится слюна.
— Я бы могла такое сделать и с твоими яичками, — шипит она. — И, возможно, даже сделаю.
Да. Могла бы. Ведь он не сможет пожаловаться Бэбино. Он произносит, может, слов сорок, и мало кто вообще разбирает, что он говорит. «Хочу еще кукурузы» у него звучит как «хо-ее-ку-ку-зы» — как-то так в старых вестернах индейцы говорили. Единственное, что он может произнести отчетливо — это слова «Где моя мама?», и несколько раз Скапелли с большим удовольствием напоминала ему, что его мать умерла.
Она снова выкручивает ему сосок. Сначала по часовой стрелке, затем против. При этом щиплет как можно сильнее, а руки медсестры — это сильные руки.
— Ты считаешь доктора Бэбино своим домашним животным, но ты все неправильно понял. Это ты — его животное. Его подопытный кролик. Он считает, что я не знаю о тех экспериментальных лекарствах, которые он тебе дает, а я знаю. Витамины, говорит он. Витамины, пупсик. А я все знаю, что здесь творится. Он считает, что полностью тебя вылечит, но этого не будет никогда. У тебя все слишком запущено. А если и сможет, то что? Предстанешь перед судом — и сядешь до конца жизни. А в государственной тюрьме Уэйнсвилл горячей ванны нет.