Холли пожимает девочке руку, но молча.
— Я — не черноватая, но тот голос сказал мне, что это так, потому что я не росла в многоквартирном доме, отец меня не бил, а мать не употребляла наркотики. Потому что я никогда не ела листовой капусты с кукурузниками, даже не знаю, какие они из себя. Потому что я говорю «бадминтон», а не «бамбинтон», «что», а не «шо». Потому что в Лоутауне люди бедные, а на Тиберри-лейн имеют все, что надо. У меня есть банковская карточка, хорошая школа, Джер ходит в Гарвард, но… но вы разве не видите… Холли, вы разве не видите, что я никогда…
— Ты же этого не выбирала, — говорит Холли. — Ты родилась там, где родилась, и такой, как родилась, — и я тоже. И все мы, по правде говоря. А в шестнадцать лет тебя не просили менять ничего, кроме разве одежды.
— Да! И я понимаю, что не чего стыдиться, но голос заставил меня стыдиться, почувствовать себя никчемным паразитом — и оно еще не до конца прошло. Будто у меня в голове такой след слизи. Потому что я никогда не была раньше в Лоутауне, и там так ужасно, и по сравнению с ними я и правда какая-то черноватая, и боюсь, что голос никогда меня не оставит меня в покое и отравит мне всю жизнь.
— Ты должен его задушить, — с сухой, отстраненной уверенностью говорит Холли.
Барбара удивленно смотрит на нее.
Холли кивает.
— Да. Ты должна душить в себе этот голос, пока он не умрет. Это первое для тебя дело. Если ты о себе не позаботишься, то лучше тебе не станет. А если тебе не станет лучше, ты не сможешь ничего изменить к лучшему в этом мире.
Барбара говорит:
— Я не могу просто вернуться в школу и делать вид, что Лоутауна не существует. Если я буду жить, то надо что-то делать. Маленькая я или нет, но надо.
— Подумываешь о какой-нибудь волонтерской работе?
— Я не знаю, о чем я думаю. Не знаю, что там есть для такого ребенка, как я. Но возьму и узнаю. Если это будет означать снова пойти туда, моим родителям это не понравится. Вам нужно будет помочь мне с ними, Холли. Я знаю, вам это не просто, но пожалуйста! Вы должны им сказать, что мне надо побороть в себе этот голос. Даже если я не смогу задушить его на смерть прямо сейчас, я смогу его хотя бы приглушить.
— Ладно, — говорит Холли, хотя ей это страшно. — Я это сделаю. — У нее появляется идея, и ее лицо светлеет. — Тебе надо поговорить с парнем, который вытолкнул тебя из-под машины.
— Я не знаю, как его найти.
— Билл поможет, — говорит Холли. — А сейчас расскажи мне об игре.
— Она сломалась. Ее машина переехала, я видела куски — и рада. Каждый раз, когда закрываю глаза, вижу тех рыбок, особенно розовых, за которых очки дают, и слышу эту песенку.
Барбара напевает мотив, но Холли он ничего не говорит.
Приходит медсестра, привозит еду. Спрашивает Барбару, насколько у нее болит. Холли становится стыдно, что она, прежде всего, об этом не спросила сама. Она с определенной точки зрения — очень плохой и невнимательный человек.
— Не знаю… — отвечает Барбара. — Может, баллов на пять…
Медсестра открывает пластиковую коробочку с таблетками и дает Барбаре маленький бумажный стаканчик. В нем две белые таблетки.
— Вот специальные таблетки на пять баллов. Будете спать, как ребенок. По крайней мере, пока я не приду проверить вам зрачки.
Барбара глотает таблетки и запивает водой. Медсестра говорит Холли, чтобы та долго не засиживалась и дала «нашей девочке» отдохнуть.
— Я очень скоро, — соглашается Холли. И когда медсестра уходит, наклоняется к Барбаре — лицо решительное, глаза горят: — Игра. Откуда она у тебя, Барб?
— Мне ее дал какой-то мужчина. Это было в «Березовом пригорке», мы там были с Хильдой Карвер.
— Когда?
— Перед Рождеством, незадолго. Я это помню, потому что еще никак не могла найти подарок для Джерома и начала нервничать. Я видела хорошую спортивную куртку в «Банановой республике», но она была очень дорогая, и он собирался до мая на стройку. На стройке новая спортивная куртка ни к чему, правда же?