— Милая Виддершинс! — ужаснулся вор, защищаясь. — Я бы и не подумал…
— …признаться в таком, — закончила она за него.
— И почему это, — возмутился он, — мне угрожают, а месье Даррасу — нет?
— Не впутывайте…! — начал Эврард.
— Потому что я не могу кричать на него, — сказала она, — пока мне не станет лучше, а рядом нет острых предметов.
— …меня в это, — закончил он со вздохом.
— Думаю, всем нужно уйти, — проворчала Шинс. — Я слишком устала, все затекло, и я не одета для такого общества.
— Хорошо, — твердо сказала Робин. — Вы ее слышали. Вон.
— Это мой дом…! — снова Эврард не смог закончить.
Шинс могла слышать, как хмурится Робин.
— Тогда ты должен знать, где двери.
Шепча и бормоча, толпа ушла в другую комнату. Робин что-то шепнула Игрейн — Шинс не могла различить, но знала этот голос — а потом кровать дрогнула, жрица, сидящая на краю матраса, встала.
— Хорошо, — сказала она Робин. — Но только промыть их. Потом позови меня.
Прозвучали шаги. Дверь закрылась, кровать пошевелилась снова, кто-то занял место Игрейн. Шинс вдруг обрадовалась, что лежала на животе, скрывая лицо в подушке, так что не видела взгляд подруги.
Хоть она ощущала, как он занимается ее ранами, чтобы ее плоть заживала быстрее и аккуратнее, чем должна была, Ольгун ослабевал. Его присутствие стало тусклым, почти забытой мыслью.
Так он давал Шинс самой разобраться с неловким моментом. Она любила его за это.
«Стоит говорить ему это чаще. Стоит многим говорить это чаще».
Тихий шорох тяжелой ткани, капли воды, запах трав, а потом прохладное прикосновение, как перышко на худших синяках и ссадинах.
И тихий разговор из-за стены. А тишины тут Шинс не могла выдержать.
— Поверить не могу, что Игрейн впустила всех сюда, пока я в таком состоянии, — отметила она хриплым голосом.
— Нужно было важное обсудить, и она уложила тебя лицом вниз…
— Хмф, — еще пауза. — Это как в старые времена. Я вернулась два дня назад, но уже в крови, а ты в опасности и прячешься.
Робин рассмеялась вяло, но искренне.
— Удивительно, что ты продержалась так долго.
— Я еще не в форме.
Тихий смех обеих. Атмосфера в комнате оставалась тяжелой, но Шинс дышалось легче.
— И, — сказала Шинс, будто вечность спустя, — Фостин?
— Да, — Робин замерла на миг и продолжила вытирать ее спину. — Тебя это беспокоит?
— Я… нет. Нет, Робс, не беспокоит. Просто… я кое-что не замечала.
— Нет, — горечь была слабой, и Шинс упустила бы ее в голосе другого человека. — Не замечала.
«Что это такое?».
Ей не стоило сейчас просить объяснения, и она выбрала другой подход:
— Она заботится о тебе?
Шинс почти слышала, как подруга хмурилась до этого, а теперь уловила широкую улыбку.
— Когда нужно. И наоборот. Она хорошая, Шинс, если ты об этом.
— Я рада. Хорошие люди в жизни необходимы.
В дальнем углу ее мыслей Ольгун шлепнул невидимой рукой по невидимому лбу. Шинс поняла, когда руки Робин напряглись, что сказала неправильные слова.
— Ох, Робин…
— Фостин была со мной все время, когда я нуждалась в ней, — ответила Робин почти монотонно. — Ренард часто заходил в «Ведьму». Всегда получал бесплатно кружку, но было приятно видеть его рядом. И тот страж пару раз заходил. Друг Джулиена, как его там? Паскаль, да?
— Ох…
— Ненадолго, просто заглядывал. Даже Эврард был пару раз.
— Эв… что?
Робин пожала плечами, приподняв матрас.
— Он заходил.
— Наверное, из чувства вины. Из-за твоего «похищения».
— Наверное. Но он хотя бы был тут.
— Робин, хватит! Я говорила, что должна была…
«Уйти. Не могла справиться с потерей Джулиена после всего, что случилось, после всего, что забрали у меня».
Она уже говорила это вслух. Говорила тысячу раз в голове. Она верила в это, когда ушла.
Но не верила после Обера, после того, как чуть не умерла в замке Поврил. Она призналась в этом себе и Ольгуну. Так почему упрямство мешало ей сейчас?
Стоило задать этот вопрос, ответ пришел ясно, словно Ольгун выложил его звездами.
Она ошибалась, поступила эгоистично, и она не могла оправдать весь вред, что причинила.
Виддершинс не была уверена, когда начала плакать в подушку. Она знала лишь, что не могла остановиться. Ее всхлипы были гадкими, пятна слез оставались на подушке. Ее плечи содрогались, тянули за раны и повязки.
Она ощутила ладони Робин на своих плечах, нежные, успокаивающие. Не осталось ни следа напряженности или гнева. И это вызвало еще больше слез.
— Прости, — тише шепота, среди икания, всхлипов и вздохов. — Боги, Робин, мне так жаль.
— Знаю, — ее голос тоже дрожал. — Я знаю, Шинс. И я знаю, что ты не хотела меня бросить, как и остальных друзей. Ты не думала головой. Я это понимаю. А ты понимаешь, что «прости» мало? И почему я не могу пока тебя простить?
Что-то в Шинс сжалось в комок от последних слов. Она хотела натянуть одеяло на голову, рыдать так, чтобы предыдущий приступ слез показался праздником.
Она сдержалась. С трудом.
— Расскажи мне. Я хочу все исправить.
— Я доверяла только тебе, кроме Женевьевы, до Фостин. Я рассчитывала только на тебя. Даже когда все было ужасно, когда тебе было плохо и ты плакала… я знала, что ты все равно будешь рядом, когда я буду нуждаться в тебе, и ты со всем справишься.
Шинс казалось, что рана на животе открылась изнутри.
— А потом я ушла.
— А потом ты ушла.
— Робин, никто не может…
— Знаю. Я это поняла. Я не злюсь на тебя за то, что ты — человек, Шинс. Но так было у меня. Такой ты была для меня. И когда я узнала, что ты можешь подвести меня…
Шинс неловко кивнула в подушку.
— Ты ощутила предательство, — поняла она.
Волосы девушки зашуршали от ее кивка.
— И предал человек, которому я доверяла больше всего, любила больше всего.
«Любила больше всего…».
Невинная фраза, но все встало на места в голове Виддершинс с таким громким щелчком, что она не понимала, как остальные не прибежали в комнату.
Это многое объясняло.
Осторожно, помня о своих ранах и об эмоциональных ранах подруги, Шинс повернулась и села, чтобы видеть глаза Робин. Она натянула одеяло до груди. Она не стеснялась Робин, но только теперь поняла то, что должна была знать годами.
— Давно? — тихо спросила она.
Робин не стала делать вид, что не поняла.
— Избитая фраза, но со дня встречи. Отчасти это правда. Но… по-настоящему? После смерти Женевьевы.
Сжимая одеяло у груди, Шинс другую ладонь прижала к щеке подруги. Вздох Робин был почти всхлипом, она прильнула к ее руке, закрыла глаза.
— Я люблю тебя, Робин. Ты знаешь. Просто я не… не…
— Не так, — глаза девушки открылись, слезы блестели там, но она не давала им пролиться. Взяв Виддершинс за руку, она медленно убрала ее со своего лица. — Я знаю.
Виддершинс снова плакала, но в этот раз за себя и Робин.
— Но ты — моя семья, Робин. Этого… достаточно?
Она приняла яростные объятия, что грозили толкнуть ее на кровать и были бы приятнее без ее ран, как да.
Они оставались так какое-то время, Шинс рассеянно смотрела на комнату за плечом Робин. Гостевая комната. Тяжелая дубовая мебель была отполирована до блеска, чаша из серебра, зеркало в тяжелой раме на стене. Она поймала себя на продумывании способов украсть чашу и зеркало из комнаты, но не потому, что хотела воровать, а потому что так могла успокоить мысли, подавить эмоции.
— И, — хитро сказала Робин, отодвинулась и вытерла стыдливо нос рукавом, — во всех дверях спален «Ведьмы» теперь есть глазок, так что, если останешься у нас, мне будет чему порадоваться.
Челюсть Виддершинс чуть не отскочила от матраса, могла улететь на пол, и это вызвало у Робин истерику. Шинс засмеялась с ней через миг, они хохотали, пока обеим не стало больно.
Она побывала в одной из своих квартир, в «Дерзкой ведьме», в Гильдии. Но только теперь после возвращения в Давиллон она ощутила себя как дома.