Второй вой сотряс ночь, уже ближе. Шинс уже знала, что это была Лизетта, но едва слышала в звук ее голос, это был рев убийственной ярости, пропитанный болью.
— Фостин, уводи ее отсюда!
Робин возмущалась, злилась, но Фостин слышала тревогу в голосе Виддершинс. Она кивнула, прижала девушку к себе и повела прочь. Виддершинс крикнула ей:
— Фостин! Как только Робин будет в безопасности, беги как можно скорее к епископу. Скажи ему, что я сказала да, но это нужно сделать сейчас, или будет поздно! Он поймет.
Ольгун кричал, но теперь на нее. Это терзало ее сильнее грозы. Земля пропала под ее ногами, и она врезалась в стену, но это не удивило ее.
Она игнорировала это. Ее терзали его мольбы, но она не отказывалась от своего решения.
Может, она была готова рискнуть жизнью Ольгуна вместе со своей, но она не собиралась отбрасывать его жизнь.
Виддершинс напряглась, стала статуей под дождем, чтобы Ольгун не влиял мистически или эмоционально на ее действия или слова. Когда подруги ушли — Фостин помогала Робин идти так быстро, как только позволяла ее нога, Робин оглядывалась, ее больше глаза сияли в свете фонарей — Шинс заставила свои плечи расслабиться. Она ступила на дорогу, вытащила рапиру, которую так и не вернула Паскалю.
— Хватит на меня кричать! — рявкнула она в центре дороги. Она посмотрела на крыши, моргнула, но дождь не собирался прекращаться. — Многое было ужасным, но это не важно. Я люблю тебя, Ольгун.
Она улыбнулась, пытаясь вспомнить, когда в последний раз он был так потрясен. Она сжала губы, чтобы не впускать воду, и глубоко вдохнула.
Ее крик пролетел по улице, стуча в двери и окна:
— Собираешься всю ночь стоять там и кричать, Лизетта? И что такое? У тебя не было такого ужасного голоса. Это брачный зов? Или уже начался сезон безумцев-самоубийц?
Пятно в форме человека, темноте среди сумрака, бросилось с крыши на улицу. Оно описало дугу, невозможный прыжок, и опустилось на здание перед Шинс. Стук сообщил про ее приземление, но на миг она была слишком далеко, чтобы Шинс видела.
— Прости за крики, — голос уже напоминал Лизетту, звучал среди дождя, хоть в нем остался хрип. — Я еще привыкаю к управлению чужими эмоциями. А они злятся на тебя, мерзавка! Не так сильно, как я, но близко!
«Чужие эмоции?» — у Шинс было три или четыре варианта объяснений, и они не радовали.
— Так даже почти забавно, — продолжила сумасшедшая сверху, ее тон не звучал весело. — Сложный план, а ты разрушила его, просто открыв свой мерзкий рот!
— Все было не так просто. Их пришлось убедить.
— Чертовы Дома не работали сообща десятки лет! Этого не должно было произойти. Но Виддершинс так и делает, да? Находит новые и неожиданные способы все испортить! Стоило убить тебя годы назад, когда был шанс!
— О, у тебя никогда не было…
Что-то двигалось на краю крыши. Шинс напряглась, ожидая любого хода.
— А друзья, которых ты мило прогнала? — проурчала Лизетта сверху. — Я не побегу за ними, потому что ты успеешь спрятаться еще на пару дней, а я хочу, чтобы ты умерла сегодня. Но я хочу, чтобы ты знала, что, как только ты умрешь, я отыщу их. Мы заставим их страдать, их тела и души, пока они не будут молить меня убить их, и тогда они пострадают еще сильнее. И только потому что ты переживаешь за них!
Шинс быстро дышала. Ее сжатые кулаки оставляли вмятины в коже на рукояти рапиры. В ней ревел не только ее гнев, но и гнев Ольгуна.
— Тогда, — рявкнула она, — я просто не должна умереть сегодня!
Лизетта прыгнула, смеясь, с крыши.
Она рухнула, пригнувшись, и от удара брызги из лужи разлетелись в стороны. Хоть ближайший фонарь ярко сиял над дорогой, она оставалась отчасти скрытой. Тени двигались и капали с ее рук, ног, плеч, словно ее окутывали темные беспокойные змеи.
Но тени были не такими густыми, чтобы скрыть ее от зрения Виддершинс, ведь божество помогало юной воровке.
— Боги! Ты выглядишь ужасно!
Это заявление было сродни признанию вампиру, что он выглядит бледно.
Алые волосы напоминали солому, стали ломкими, что было заметно даже в мокром состоянии. Ее губы потрескались, ее десна — было видно, пока она скалилась — сморщились, отступили от зубов. Но куда хуже были ее глаза.
Там, где когда-то были ее глаза.
Впавшие глазницы были наполнены вязкой тьмой, будто чернила смешали с жиром, что остался от старого рагу. Это катилось по ее лицу, оставляя следы на коже, и дождь не мог их смыть. Вода становилась грязной, стекала по лицу, но не стирала ни капли тьмы.
— Это стоит видеть с моей стороны, — оскалилась Лизетта. — Мне нужны месяцы, чтобы восстановиться. Может, я не стану прежней. Но это того стоит! Они со мной, и они при этом разбираются с другими моими врагами! — она заговорщически усмехнулась. — Те, кто тебе дорог, жутко умирают, пока мы говорим, если ты не в курсе. Если для этого им нужна часть меня, я рада заплатить!