— Вас, господа, просят подождать. Когда ваше присутствие в зале будет необходимо, вас пригласят…
А родители идут и идут мимо — некоторые ехидно улыбаются нашему разговору. Мы напираем, а тот — глаза навыкате — загораживает:
— Господа, господа, не приказано!
Павлищев как гаркнет:
— Пойдите, Вениамин Иванович, к директору и передайте, что учкомовцы требуют, слышите, требуют, чтобы их впустили в зал!
Родители все прошли. Этот самый Вениамин Иванович двери закрыл на задвижку и, слышим, куда-то побежал. Мы стоим тихо, молчим — ждем. Кленовский задвижку трясет и орет: «Безобразие!» Наш шестиклассник Рутковский его останавливает. У Павлищева на лице то белые, то красные пятна — волнуется. Слышим, через дверь дорогие родители обсуждают: впустить «детей» или нет?.. Минут двадцать прошло. Вдруг задвижка щелкнула, и Вениамин Иванович в щелку:
— Просят пожаловать. Разрешили впустить только двух председателей ученических комитетов: ученика Павлищева и (тот, глаза на выкате, в бумажку посмотрел)… и ученика Реального училища… э…
— Круглова, — я подсказываю.
— Круглова, — говорит Вениамин Иванович.
Наш Круглов — семиклассник с усами и в очках, вроде настоящего взрослого дяди.
Мы, все остальные, загалдели: «А мы куда?!» Председатели жмутся — не идут одни. Вдруг мы хором, точно по команде, и одно и то же закричали:
— Пошли все!!
Вениамин Иванович геройски ход загораживает — руки вроде наседки растопырил, но это зря — ввалились все в зал. Ввалились толпой, а потом слегка построились и промаршировали к первым рядам, где сбоку и сели. Сели, и страшно оглянуться. На возвышении за столом сидят классический директор, наш директор, отец Яшмарова и мужчина в золотых очках, лысый. Отец Яшмарова у нас председатель родительского комитета, а этот лысый, как оказалось, председатель родительского комитета гимназии. У лысого, главное, был звонок, и он председательствовал.
Начал говорить «герой» забастовки — преподаватель Максардов. Он рассказывал, как все это было, только очень вежливо и мягко, и, кстати, главное, пропустил и «прохвоста», и «телячий» комитет, а просто сказал: «Я, может быть, погорячился и был излишне резок с учеником Тихоновым». Потом надо было говорить самому Тихонову, но его в зале, конечно, не было. Говорила его мать в синей кофте. Сама толстая, а голова маленькая, худая, точно чужая голова. Мать сказала…
(Бегу в Реалку, что-то сегодня будет?)
26 марта, вечером
Кто-то пустил слух. Наши учкомовцы пока молчат — надо проверить. Круглов и Кленовский понеслись сегодня в Классическую, будем ждать завтра…
Пишу дальше о родительском собрании.
Мать Тихонова сказала:
— Я очень извиняюсь, что вся эта грустная каша (бывает, значит, «веселая каша»?!) заварилась из-за моего сына. Если бы его отец, а мой муж был здесь, ничего бы этого не было, он бы ему приказал извиниться. Но меня он не слушает!
А потом мать вдруг говорит:
— Я плачу за сына деньги за ученье, а не за то, чтобы его последними словами обзывали. Я бы его лучше тогда в сапожники отдала — там ругаться тоже сумеют, и бесплатно.
Тут многие засмеялись, другие кричат: «Говорите по существу!» А Павлищев улыбается тихоновской матери и подмигивает: «Так, так, правильно».
А мать вдруг, главное, опять:
— Я плачу деньги за его воспитание. Здесь есть педагоги и воспитатели, пусть они на него воздействуют, он и извинится перед господином Максардовым. Меня он не слушает. Ну, посадите его в карцер, без обеда на неделю, но только не исключайте, прошу вас…
Тут из рядов какой-то родитель бахнул:
— Жаль, что порка отменена… За такое дело ничего лучше порки нет!
Потом многие родители стали говорить — кто за Тихонова, кто против. Больше против. Один говорил:
— Из-за какого-то грубияна ученика такая буча! В чем дело? Почему забастовка?..
Другой — сердитый старичок — так:
— Если мы начнем потакать дерзостям, то у нас будет не средне-учебное заведение, а какое-нибудь городское училище или притон бандитов и жуликов! Пресечь в корне!
Этому старикашке поддакнул подержанный господинчик в белом жилете — отец, оказывается, нашего Умялова. Он встал и, главное, даже стулом стукнул:
— Я требую войти с ходатайством к правительственному комиссару города о немедленном роспуске всех и всяких ученических комитетов. Немедленно! Категорически!
Тут поднялась шумиха — кто в лес, кто по дрова! Мой отец вдруг слова просит. Он сказал: