— По-моему, нам сейчас рано обсуждать, кто прав, кто виноват. Мы ведь еще не выслушали другой стороны. Что скажут ученические комитеты!..
Здесь встает классический директор. Не встает, главное, а вскакивает. А сам рыхлый, как тесто, — волнуется.
— На мой взгляд, — говорит директор, — дальнейшие прения излишни. Вопрос ясен! Мы созвали это собрание, чтобы прекратить вздорную забастовку. Я не против ученических комитетов, я за ученическую общественность. Но я против того, чтобы учащиеся захватывали власть в школе. Это не игрушка!..
Потом директор подробно объяснил, что такое учащиеся и что такое учитель и кто кому должен повиноваться. В заключение изрек: ученик Тихонов или должен извиниться, или не будет принят обратно в гимназию. Забастовку прекратить воздействием родителей на своих детей.
После него встал наш директор. Лысый председатель позвонил, а директор стал откашливаться «Гмы-гмы!» Все притихли. Наш директор — не чета классическому. Встал — и прямо как орел или Наполеон и даже величественней. Директор взял моего отца в переплет.
— Я, — говорит директор, — не знаю, каких объяснений ждет гражданин Телегин от ученического комитета. Вопрос этот достаточно освещен. Меня интересует другое — понимают ли господа забастовщики самый смысл забастовки? Забастовка бывает у мастеровых на заводах. Там есть хозяин, который, как теперь говорят, «пьет рабочую кровь». Мастеровые с ним борются, скажем, за лишнее жалованье, за то, чтобы меньше работать. Они устраивают забастовку. Это понятно. Но за что же борются с нами наши учащиеся? Не за то ли, что мы их учим, не за то ли, что мы приносим им пользу, просвещаем, делаем культурными людьми? И за это-то они и бастуют? Это все равно как если бы я протянул нищему пятачок, а он мне ответил: «Я не возьму ваш пятачок, потому что я бастую!» (Тут чьи-то родители противно хихикнули. Мы тоже прыснули, но иначе.) Как бы надо было назвать такого нищего?
Все притихли, а потом отец Яшмарова, рядом с директором, гаркнул:
— Дураком!
И еще больше от удовольствия покраснел. Главное, сострил, называется! А директор будто этого не слышал, но я заметил, что он улыбнулся и скосил глаза на учкомовские места.
— Я предлагаю, — сказал директор, — о смысле забастовки предоставить слово ученическому комитету…
27 марта, утром
Хотел поговорить с отцом по поводу вчерашних разговоров в Реальном, но проспал: отец ушел. Впрочем, лучше. Может, это слух, а я, главное, как баба, буду зря трепаться. Сегодня выяснится как следует, и тогда расскажу ему, — может быть, что посоветует.
Дальше о собрании родителей.
От двух учкомов говорил Павлищев. Молодец! Ядовито! Говорил он больше всех, и я все записать не успел, так как кое-где мы хлопали, чтобы его приободрить, или кричали «тише» на родителей-выскочек.
— Я начну, — сказал Павлищев, — с последнего оратора. Гражданину директору Реального училища угодно было сравнить учащихся с нищими. Оставляю это незавидное остроумие на совести говорившего… (Ядовито! Наверное, заранее придумал!) Я отвечу собранию о смысле забастовки.
Да — преподаватели учат учащихся, да, — преподаватели приносят пользу, просвещают и так далее учащихся. Это бесспорно. Но значит ли это, что учащиеся находятся в крепостной зависимости (это хотя из учебника истории, — там есть «крепостное право», а в другом месте «крепостная зависимость», — но здорово!) от преподавателя? Значит ли это, что преподаватель может безнаказанно оскорблять ученика? Нет, не значит! Но если бы мы согласились с этим — это значит мы вернулись бы к «бурсе» (это из Помяловского) или, в лучшем случае, к дореволюционному периоду…
Гражданину директору непонятно общее между забастовкой на заводе и у нас. Разрешите объяснить (тут выскочки-родители стали галдеть: «Профессор какой!», «Яйца курицу учат!» Мы на них с места кричим: «Тише, дайте говорить!»)… И мы и рабочие забастовкой боремся за свои права. Рабочие, например, за заработную плату, а мы — за уважение к личности учащегося. Личность ученика Тихонова была оскорблена. Мало того, была оскорблена преподавателем Максардовым и ученическая организация — наш ученический комитет! Извинений не последовало.
(Тут еще он что-то говорил, но я не записал, так как мы хлопали Павлищеву и просили председателя, чтобы он не затыкал нам рты звонком… Дальше, в общем, говорил об учкомах.)
…Ученический комитет является достоянием революции. И кто против учкома, тот против революции. Здесь шустрые люди (так и сказал — «шустрые») жалели, что нет порки в гимназиях, и предлагали разогнать ученический комитет! Стоит ли говорить, что с такими родителями нам не по пути (некоторые родители тут, главное, возмутительно зашумели, но мы тоже на них, чтобы тише). Наш уважаемый директор не против того, чтобы были учкомы, но он против того, чтобы мы захватывали власть в школе. Гражданин директор преувеличивает. Ту власть, какая принадлежит педагогам, мы не захватывали и не будем захватывать.