— «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась! Какое значение имеет она, эта рабочая и крестьянская революция? Прежде всего значение этого переворота состоит в том, что у нас будет советское правительство — наш собственный орган власти, без какого бы то ни было участия буржуазии… Угнетенные классы сами создают власть. В корне будет разбит старый государственный аппарат и будет создан новый аппарат управления в лице советских организаций…
…Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма. В России мы должны сейчас заняться постройкой пролетарского социалистического государства… Да здравствует всемирная социалистическая революция!»
Афонин спрыгнул с мраморного подоконника и на лету крикнул: «Ура! На улицу!» Мы плохо поняли, но крикнули вслед «ура». Однако жидко. Кто-то свистнул, кто-то прокричал: «Долой! Довольно, слышали!..»
Тут вдруг, смотрю, Антон осмелел, передает Афонину его винтовку, а сам вскакивает на подоконник. Афонин ему улыбается, подбодряет:
— Давай, давай! Давно пора!..
Антошка собезьянничал и, как Афонин, поднял руку:
— Товарищи!..
5. Дела и люди
9 ноября
Сегодня выбрали новый ученический комитет. От нашего шестого опять Кленовский и Лисенко. Кандидатами Гришин и я. (В Классической на учкоме и кандидаты присутствуют, а у нас почему-то нет!) Хотели в учком Телегина выбрать, но он уже четыре дня как уехал с отцом в Москву.
Пятый класс зачем-то выбрал Умялова. Не поймешь его! То голубую ленточку носил за Корнилова, смеялся над учкомовцами, то вдруг его выбирают! Не хотел бы, так небось не выбрали.
Председателем учкома выбран наш — Кленовский. Это здорово! Утерли нос седьмому классу! Хотя почему председатель должен быть обязательно из самого старшего класса?
11 ноября
Занятия идут вяло. Много пустых уроков. Семьянин ходит, но придет, спросит, задаст к следующему разу — вот и всё. Больше вызывает отвечать, чем объясняет. А если кто спросит, он машет рукой и говорит:
— После, сейчас некогда!
Когда это «после»? Может быть, после двух недель, когда должны будут погибнуть большевики, о чем Семьянин говорил?
По физике сегодня толстый, неповоротливый Костриченко показал нам «токи Тэсла». Интересно было: в темноте (в физическом кабинете) по трубке пролетели длинные фиолетовые искры. Вроде как огненные макароны. И вдруг из темноты Костриченко басом:
— Вся власть Советам, а, говорят, хлеб в этом месяце уменьшат. И сахар…
Это с ним бывает — чего-нибудь неожиданно бухнет. Стал объяснять опыт, во время объяснения сел в темноте на электрическую лампочку (на стуле лежала). Лампочка лопнула, а Костриченко:
— Ну, вот и лампочка! Теперь и лампочку не достанешь, вся власть Советам!
Ему понравилось это выражение, и как что не ладится с приборами или вообще — так он всегда теперь: «вся власть Советам».
Сегодня после пятого урока был закон божий. Теперь уже официально объявлено, что закон божий не обязателен — кто хочет.
Желтый батюшка пришел перед пятым уроком, перед Броницыным, и агитировал, чтобы все остались на его шестой урок. Батюшка говорил о том, что в истории народов было много революции и переворотов, но вера в господа бога никогда не угасала и учение божие всегда изучалось.
Пришел Броницын, и батюшка не докончил — ушел.
Василий Андреевич задал сегодня домашнее сочинение на тему «Черты крепостного права в «Капитанской дочке» Пушкина». Представить через две недели. Посидеть придется. Учимся еще все по тем же программам, но Броницын, на свой риск, произвел программную «революцию». Уже Пушкин! Он сократил «одним движением руки» Баратынского, Дельвига, Вяземского, Жуковского: разобрал вскользь, кое-что прочли, кое-что объяснил (Жуковского больше, чем остальных) и «двинул русские полки» — к Пушкину.
Василии Андреевич обещает, что мы пройдем в шестом классе кроме Пушкина еще Гоголя, критика Белинского, Гончарова и Тургенева. А седьмой класс начнет с Толстого, Чехова и так далее. И даже, говорит, разберем тех значительных писателей, которые жили после Толстого и Чехова.
Сергеи Феодор спросил:
— А тех, Василий Андреевич, что живут сейчас, мы будем проходить? Например, Максима Горького.