— А что бы ты сказал?
А он отвечает:
— То бы сказал, что он, главное, заливает, потому, что тот коммунизм божий, а наш…
— А что наш?
— А наш вообще… не божий и не тот совсем, а другой, который, главное, на божий не похож, а, наоборот, очень резко отличается от божьего, потому что не имеет ничего общего с ним, а напротив…
— Брось! Мочалку жуешь! Хорошо, что не возражал Епифанову, — осрамился бы!
— Сам ты жуешь! Ясно: тот коммунизм для христиан, а наш, главное, для рабочих и крестьян.
— А если рабочие и крестьяне в бога веруют и вообще тоже христиане, — тогда что?
— Тогда, значит, они не настоящие рабочие и крестьяне. И пусть ждут епифановского коммунизма, но так как это, главное, фантазия и миф, то они разочаруются в нем и придут к нашему коммунизму… но христиане не могут к нему прийти, а следовательно, настоящие рабочие и крестьяне не должны быть христианами, иначе они…
— Ты мелешь вроде Кленовского, ничего не понятно!
— Я не виноват, если ты такая балда!
Чуть не поссорились. В классе обсуждали выступление Епифанова. Сергей Феодор загнул такую ахинею (хотел объяснить разницу), — даже Кленовский возмутился, что непонятно! Спорили Гришин с Тутеевым, Лисенко с Яшмаровым, потом Черных с Лисенко, потом Телегин с Сергеем Феодором и Пушаковым. Шумели до тех пор, пока не пришла мадам Шевалье. И после, во время урока французского, посылали друг другу записки, шептались, стучали в лоб, а потом о парту.
15 января
Сегодня пятый день после каникул. Только обрадовались, что снова ученье, и опять нет. После рождества выяснилось: нет дров в Реальном. Последнюю неделю каникул училище совсем не топили. Оскар Оскарович хлопотал, учком хлопотал — бегал в Отдел народного образования, но дров не достали. Пришлось заниматься в холоде. В классе перчатки надевали. Учком предложил не раздеваться и в шинелях сидеть в классе. Оскар Оскарович возмутился и сказал:
— Я не позволяйт этого! У нас не базар и не ярморк, чтоп толкаться в шубах!.. У нас ушебное заведение. В шубах нельзя занимайся, в шубах можно спать.
Но учком настоял, и стали ходить в класс в шинелях и шапках. И ничего действительно не получилось: в перчатках не писали, а калякали, вроде приготовишек, с помарками. Учителя сидели на кафедре, не двигаясь и запустив руки в рукава шубы, вроде как извозчики на углу. Сидеть на одном месте было холодно, и стучали потихоньку нога об ногу. Вообще было не до урока, а только как бы согреться.
Учкомовские собрания, секции при культурной комиссии, товарищеский суд — хотя уже после каникул прошло пять дней, — ни разу не собирались.
К этому еще — застыл водопровод. Школа промерзла окончательно. На стенах был иней. Начали думать, что делать: распустить — значит потом догонять учение, ломать год. И на сколько распустить? Заниматься тоже нельзя: одно название, что учимся. Но вчера все решилось.
Вчера, перед учением, нашли в учительской лопнувший (видимо, ночью) графин с водой. Кто-то утащил его, то есть не графин, а кусок льда в форме графина. И этот ледяной «графин» перетаскивали из класса в класс — а он даже не таял! Когда на него смотрели, становилось еще холоднее. И «графин» подействовал! После уроков было летучее собрание — как быть дальше. Звонили в Отдел народного образования. А сегодня, по распоряжению ОНО, Реальное закрыто до дров…
9 февраля (22-е нов. стиля)
Реальное все еще закрыто. Сижу дома, занимаюсь, читаю и философствую. Сейчас меня занимает отец. После осенней революции он как-то сжался и был молчалив. Мне ни в чем не мешал, не агитировал ни «за», ни «против». Разговоры с мамой были только о том, что нет дров, нет хлеба, дешевеют деньги.
Того нет, этого не хватает.
Но однажды я слышал его разговор с Александром Ивановичем, и мне стало кое-что ясно. Александр Иванович — военный врач — был у нас в гостях. Он сказал:
— Мне все равно, кого лечить — царских солдат или большевистских красногвардейцев, и те и другие — люди, крестьяне и рабочие. Одних царь одурачил, других — коммунисты. Но ведь они же живые люди! И красногвардеец, когда я его оперирую, орет так же, как орал солдат, и хотя я для красногвардейца царский офицер и вообще буржуазия, но та же, что и у прежнего солдата, мольба в глазах, словно: «Поосторожнее! Не погуби меня! Я жить хочу!»
Отец тогда ответил:
— Хирургия — это не то что банк! Хирургическая операция возможна, когда есть больной, банковская же операция возможна, когда есть деньги. Но больные есть, а денег у нас нету! Ведь эти совзнаки — не деньги. Зажал в ладони тысячу, через час открыл ладонь, а там уже не тысяча, а девятьсот девяносто два рубля с копейками. Нет денег, нет банков, нет сейфов, нет капитала, нет торговли. Спрашивается, к чему же нужен я — бухгалтер Средне-Азиатского банка, экономист с высшим образованием??