Список Пушакова (№ 1). Сам Пушаков — сын мастера с Оружейного завода, но он ярый мещанин: тянется к верхам. Все время, пока он с нами учился, он тянулся за Яшмаровым, подражая ему, льстил ему. Пушаков вставил в свой список Скосарева (это тот, кто поступил из Городского училища, телегинский приятель) и назвал свой список «пролетарским». А весь «пролетариат» в этом списке, если строго смотреть, — один Скосарев! И девчонки в список попали по выбору Пушакова. Самые красивые — с его точки зрения, конечно! И не девчонки, а «барышни». Телегин хочет поговорить со Скосаревым — зачем он в эту компанию влез.
Есть еще список № 5. Но это какой-то захудалый…
А пока идет бешеная агитация. Пишутся от руки и на гектографе летучки, вывешиваются по классам, по коридорам (прямо как Учредительное собрание!). По классам ходят «агитаторы». Причем не успеет один кончить — приходит другой, от другого списка. Умора! Вроде ходячих граммофонов!
Все дела отложены. Отложены хлопоты о журнале. Надо было покупать шапирограф, мечтали даже о ротаторе — но куда там!
Гришин до сих пор (прошел чуть не год!) не может прочесть доклад о Марсе. Об этом уже знают и девочки. Когда упоминают о Гришине, они так и спрашивают: «Это тот, который о Марсе?» И зовут его «Марсианин». Гришин какой-то меланхолик, мечтатель: доклад переносят, а он ничего, не сердится.
21 сентября
Два домашних события, о которых надо записать.
На днях отца по службе (фин.-хоз. отдел губисполкома) назначили в рабоче-крестьянскую инспекцию для произведения ревизии в продбазе города. Дело было запутанное, и отца командировали туда как специалиста. Заведующим продбазой оказался Гусельников, отчасти знакомый отца, но хороший приятель Александра Ивановича (военного врача).
Вчера Гусельникова замели под суд. Сегодня вечером, после чая, был у нас Александр Иванович. Александр Иванович говорил осторожно, будто он пришел не к другу, а к опасному человеку и будто его, Александра Ивановича, вот-вот сейчас в чем-то тоже уличат и поймают.
Я ушел из столовой к себе в комнату. Голоса повышались и понижались. Отец говорил громче, Александр Иванович — тише. Вдруг смолкли. Потом пошли в переднюю. Александр Иванович о чем-то говорил опять. Отец громко сказал:
— Ну и пусть!.. Как вам угодно! Это мой долг. Я покрывать мошенников не намерен и впредь!..
После ухода Александра Ивановича отец долго ходил по комнате, присаживался и опять ходил. Мне захотелось пойти сейчас же к отцу, что-то сказать ему, словно поблагодарить, пожать руку… Но не пошел… Отвык, вырос… Вдруг заметил в зеркале, что у восемнадцатилетнего болвана мокрые глаза… Папа!..
23 сентября, утром
Сегодня будут выборы ученического совета.
Прошлый раз я не записал другого события.
Получил из Минска письмо от Аси… Она уехала на родину в Минск больше года назад, и до сих пор — молчание. Пишет, что письмо мое из Москвы (после поездки моей и Телегина в Херсон) получила за несколько дней до своего отъезда и не успела ответить. Пишет, что учится в женской гимназии и что скоро переходит на совместное с ребятами обучение (какая Америка!). Пишет, что вспоминает о нас и, в частности, обо мне. За «падеспань» на меня не сердится (ну, вот и хорошо!). Просит написать про нашу жизнь и извиняется за молчание…
Прочел письмо. Что-то приятное, далекое… Дорого, как каждый день уходящего детства. Но не трогает! И вспоминаю, что у меня было раздвоение: не вижу Асю — скучаю, вижу — думаю о Варе…
Как хорошо, свободно, легко — одна Варя! Смешно: «одна Варя»! Мы не знаем друг друга, и хочет ли она знать меня! И где она? Что с ней?
Мчусь в Реалку (привычка!). Мчусь в «3-ю Единую и т. д. Школу». Чей список победит?!
23 сентября, вечером
Были выборы…
Повестка короткая: 1) отчет старого учкома и 2) выборы ученического совета.
Первая схватка произошла из-за председателя собрания. Борис Кленовский открыл собрание и просил выбрать председателя. Каждому списку важно, чтобы председатель был из «своих». Мы выдвинули кандидатуру Телегина. «Умяловцы» — Черных, «тутеевцы» — самого Тутеева и так далее.
Кленовский спросил, нет ли отвода кандидатам. Тут неожиданно встает Черных и говорит, что он снимает свою кандидатуру. У «умяловцев» — паника! Умялов набрасывается на Черных, а тот говорит, что вообще снимает себя из списка № 3. Умялов шипит на него: «Свинство!», «Измена!» и прочее. Но нам на руку! Противник мечется и на скорую руку выставляет в председатели кандидатуру… Плясова.
Перед голосованием девчонки просят показать кандидатов — не знают их. Кандидаты встают. Телегин мрачно и словно кукла встает, смотрит на стену и быстро садится.
— Покажите Телегина! — кричат.
Кленовский просит Телегина еще раз встать. Тот опять мрачно встает и смотрит на стену. Я вижу, как у него дергаются губы от смеха. Всех остальных также показывают собранию. Кроме Плясова. О Плясове почти все кричат: «Знаем! Знаем!» Мелькает мысль: если Плясова знают, его выберут. Это правило всяких выборов.
Но… Или надоело собранию возиться с председателями, или Антон произвел на всех «неотразимое» впечатление, но выбрали его. По нашему «списку» и по нашим сторонникам бегут радостные улыбки: наш! наш! наш!!
Секретарем выбрали Плясова. Венька пошел на эстраду, раскачиваясь на длинных ногах. Взял бумагу и сразу чего-то глубокомысленно застрочил. Телегин сел как монумент, уставился поверх голов на противоположную стену. Я понял: он боится смотреть на девчонок, а потому, для храбрости, смотрит на стену. Телегин позвонил в колокольчик и встал. Сначала спросил, не глядя на собрание, будут ли возражения по повестке, а потом:
— Слово по первому пункту повестки предоставляется товарищу Кленовскому.
Кленовский стал отчитываться за работу старого учкома. Что сделано, что не сделано, что надо сделать. Кленовский временами подпускал такие свои «принципиальные» загибы, что собрание кричало: «Короче! Яснее!»
После отчета были вопросы, потом прения. «Премьеры» всех списков считали долгом выступить и поругать старый учком. Понимай: «Если пройдет наш список, этого никогда не будет».
Ругать, конечно, следовало учком, но, если иметь в виду наше неученье, дрова, тиф, упреки в слабой деятельности учкома не так уж справедливы.
Как и надо было ожидать, на учком обрушились «умяловцы». Когда вышел сам «премьер», раздались аплодисменты. Я заметил, что больше всего хлопали девчонки. Его одногруппница Ольга Бабанова сама хлопала и уговаривала подруг: «Хлопайте! Хлопайте!» Телегин позвонил и остановил слово Умялова. Когда наступила тишина, Антон, глядя на хлопающих девочек, сказал:
— Здесь не цирк — прошу прекратить! Продолжайте, товарищ Умялов.
Умялов долго говорил о недостатках в работе учкома, потом начал развивать планы на будущее: о библиотеке, о кружках, о журнале, о представительстве в педагогическом совете и прочее. Умялов говорил и, видно, сам был доволен тем, что говорил. Делал задумчивые глаза, смотрел то поверх собрания, то на свои серые гетры. Чувствовалось, что это нарочно — и для «списка» и для девочек вообще.
Елена Прокопович сказала сзади меня своей соседке:
— У него брови красивые, но зачем он так гладко причесывается, будто из воды вылез!
Соседка ответила:
— Да, он мне тоже нравится…
Прокопович изумленно спросила:
— Почему это «тоже»?
И обе тихо засмеялись…