Черных и Плясов стоят за стрельбу из рогаток на немецком.
Венька Плясов ухитрился стрелять и стоя на уроках Бурга — даже удобнее: шире горизонт. Но Бернард Эразмович вторично поймал Плясова. Верхний розовенький шар густо облился багровым. Шар багровел, придумывая что-нибудь уничтожающее, каторжное — и:
— Встать до конца года!
Хотел сказать: «до конца Реального», но книжечка-мир не вмещает этого, она охватывает только один год бурговской жизни.
Класс покорен и тих. Даже наказанные несут смиренно свое наказание.
Уже дежурный назвал отсутствующих, и Бург дважды — в журнал и книжечку — сделал пометки об этом. Уже объяснен будущий урок. Сейчас Бернард Эразмович запишет на доске урок к следующему разу и начнет спрашивать (когда выбирает фамилию, черный карандашик из зеленой книжечки — игривым пропеллером между пальцами).
Бург с открытой книжечкой катится с кафедры к доске. Берет самый длинный и тонкий кусок мела. Подносит близко к глазам, внимательно разглядывает, изучает будто: съедобно ли? Вкусно ли будет? Взмахивает рукой — и буква за буквой начинает стройку готического частокола.
«На субботу 23 октября. Хрестомат. Глезер и…
Что это?
…и Пецольд…»
Что такое? Далекий гудок оружейного завода или…
«…Часть 1-я, § …»
Гул наполняет комнату. Басом загудели классные окна. Бург бросает мел, и синий шар поворачивается блестящими пуговицами к классу:
— Что это-о такое?
Бург смотрит на класс, класс — на Бурга. Ничего нет. Двадцать восемь за партами старательно записывают. Все хорошо, но… неуловимый гул наполняет комнату. Рты закрыты — гул идет откуда-то из животов, из-под парт:
У-у-у…
Плясов кончил записывать (последнее: «Часть 1-я, §…»), выпрямился и в упор, не мигая смотрит на Бурга.
У-у-у…
Гудит Телегин, гудят Феодор и Черных. Гудят сидящие — гудит весь класс. Брусников кончил записывать (последнее: «Часть 1-я, §…»), листает хрестоматию. «До чего здорово получается, рот закрыт, а звук есть…» Звенит в ушах. Нос забирает воздух, и вязкая волна гула вздымается на бас:
У-у-у…
Шары катятся на кафедру. Книжечкой — сильно об стол. Шлепок разрезает гул, но на мгновенье: он снова плывет к кафедре. Ножка-коротышка об пол:
— Встать!!
Встает весь класс. И вдруг тишина. Бург кивает головой на левый ряд. Там — высокий ученик с маленькой, как бы чужой головой, бледные щеки вздуты, точно за каждой щекой спрятано по сливе.
— Тутеев, сядьте.
Первый ученик есть и первый ученик по поведению — Тутеев не мог гудеть. Что это?
У-у-у…
Где-то снова родившийся гул бурно, мстительно смывает минуты молчанья. На отрезанном, захлестывающемся острове-кафедре оторопелый Бург листает книжечку (здесь, может быть, рецепт, может быть, здесь спасенье…).
У-у-у…
Вдруг сквозь гул — из коридора радостно звонок-освободитель.
Довольно!
Отчетливая тишина. Звонок трепыхнулся, успокаивающе звякнул и стих.
В еще звенящей тишине катятся взволнованные шары к двери: скорее, скорее в учительскую, весь класс — в штрафной журнал… ну да, кроме… первый ученик есть и первый ученик по поведению, он не мог…
Громыхая партами, с неутихшим гулом в ушах, летит буйное племя стриженых, веснушчатых, курносых в коридор…
Ура! Розданные в прошлый урок колы-кнуты отомщены, ура!
В коридоры, в зал, на этажи…
На доске забыт недостроенный готический частокол:
«На субботу 23 октября. Хрестомат. Глезер и Пецольд, часть 1-я, §…»
Книжечка-мир, какой же параграф?
4. Двадцать лет не знаю
Это уже не первый раз. Илья Петрович Вырыпаев раскрывает классный журнал и долго смотрит на список учеников. Смотрит упорно, изумленно, будто на невиданное чудо. Это его губит. Когда человек пьян или не выспался, читать трудно.
Вырыпаев — все ниже и ниже над списком. Со стороны парт (невольное уважение к человеку на кафедре) — надежда: близорукость. Но через миг ясно: Вырыпаев мягко стукается носом о стол и… просыпается. Голова обиженно поднимается.
Смятое, словно придорожная консервная банка, лицо теперь явно, отчетливо обозревается всем классом. Осовелые глаза с трудом, но широко раскрыты — Илья Петрович нагоняет бодрость. Но ряды, строчки ученических голов — те же усыпляющие, губительные буквы, и на глаза снова опускается сон…
Вырыпаев мотает головой, вскакивает. Надо говорить, двигаться, иначе…
— Прошлый раз мы-ых… хг (слова першат в горле, как продавленная пробка в бутылке)… Мы… хы-ых… заговорили о десятичных дробях… Что значит десятичные? Ну, скажите вот вы!