— Красота! И хор, главное, не подкачал! Про свои лампочки я и не говорю — выше похвал!
«Крестьянин» и «рабочий» идут разгримировываться. Скосарев на ходу стаскивает синюю рубаху, Лисенко срывает бороду. Толмачева осовело садится на скамейку.
— Вот устала-а!.. Вместо двух минут — десять стояли, не меньше…
Телегин смотрит лампочку на свет, стучит пальцем:
— Перегорела, проклятая!.. Вы, Галя, главное, стояли прекрасно. Телеграфный столб не мог бы лучше стоять!..
Брусников относит молот и косу в угол.
— Говори точнее: ты бы не мог лучше стоять!
Толмачева зябко кутается в красное.
— Миша, будьте другом, принесите мою кофточку или Варе скажите, — устало показывает рукой, — она там, наверное, в женской…
Брусников из угла — в левую дверь… «Вот сейчас еще… увижу… Заговорю… Потом в зал…»
Но за дверью кулис слышно: упругий стук падающего стула, прерывающейся дыхание и, сквозь шум вентилятора, неразборчивое, разговорное: «бур-бур» («До сих пор не закрыли эту вертушку!»)
Внезапно остро:
«Там!»
Пинком в дверь. Но она не открывается. «Дверь заперта оттуда…» Тогда Брусников бежит в щель между боковой стеной и задним полотнищем…
Беспокойно, путаясь в красном, Толмачева — к щели:
— Антон, что с ним? С Мишей? Слышишь? Что там?
Но вот Брусников вернулся, вспрыгивает на подмостки. По щекам мечутся белые, неровные пятна. Но шаг невозмутим, спокоен.
Синие, подгримированные глаза Гали округляются:
— Миша, что там? А?
Молот и косу Брусников несет в другой угол. Но, поставив их там, — снова (невозмутимый, спокойный шаг) обратно.
В ушах звенит Галино: «Что? А?.. Что? А?..»
— Ничего особенного, — говорит он, — ваша Дымченко с кем-то целуется…
10. «3-я Единая Советская…»
В актовом зале на тех же подмостках, где неделю назад ставили «живые картины», стоит под зеленым сукном стол, за которым сидят члены школьного суда.
У председателя суда Скосарева толстые мохнатые брови — от этого лицо строгое, неприступное. Но это только кажется — вдруг улыбка застенчивая, неловкая… Еще бы — на Скосареве новая черная сатиновая рубашка, перед ним зеленый стол, шумный зал, а за спиной — год назад, четыре назад: Городское училище, обгрызенные парты, отцовские перешитые брюки… Но, слава богу, глаза всего зала сейчас — на Брусникове, который рассказывает то, что он видел…
У подмостков сцены раскинулось многоголовое, слушающее. На самых задних местах — непривычно в ряд, по-школьнически, переговариваясь и улыбаясь, не доверяя и любопытствуя — сидят преподаватели. Будто: «Так себе, посидим и уйдем». Броницын ходит за спинами сидящих. У окна сорвал пожелтевший лист фикуса, поправил палочку, выбросил из горшка окурок. Покусывая фикусовый лист, медленно, прислушиваясь, идет вдоль стены.
Скосарев, двигая мохнатыми бровями, берет карандаш:
— Это все, что вы… ты видели?
— Все.
— Так… иди (карандаш зачеркивает на бумажке размашистое «Брусни…»). Следующий свидетель товарищ Стефанюк!
Брусников спрыгивает с подмостков, и на его месте появляется Стефанюк из 1-й «Б» группы. Маленький, толстенький, он на подмостках, у зеленого стола, держится, как в классе у кафедры. Глаза выпукло — на Скосарева.
— Я, в общем, ничего не видел… А было так… Я давал товарищу Лисенко пояс для «крестьянина». Когда картина последняя кончилась, то я встретил Лисенко в коридоре и спрашиваю: «Где мой пояс?» Он порылся по карманам и говорит: «Наверное, забыл его за кулисами». И сказал, что он мне его принесет…
Скосарев теребит ухо:
— Стефанюк, ты о деле говори… ты чего там о поясе…
— Ну вот… но я сам пошел за поясом за кулисы (рукой вправо)… вот сюда. Поискал — нету. Решил, что, может, Лисенко в другой уборной переодевался, которая женская. Пошел по стенке (рукой через зеленый стол), вот тут… За подмостками около холстины… узко там…
Многие поднялись с места. И казалось, представлялось живо: Стефанюк идет там, за задним полотнищем.
— …узко там… Я чуть не дошел до другой уборной, а тут слышу какую-то возню и вдруг столкнулся с товарищем Толмачевой. Она была злая я мне сказала: «Стефанюк, беги скорее, позови ребят!» Я, конечно, сразу же побежал за ребятами и привел Пушакова и Черных, они тут еще в зале были.
Телегин с краю зеленого стола:
— А где в зале?
— Вот здесь, около вентилятора.
— Оба там?
— Нет… Черных стоял около вентилятора, а Пушаков недалеко от двери вот этой женской уборной, и он кричал Черных: «Не надо!», а потом тоже пошел к вентилятору.