— А чего «не надо»?
— Я не знаю, чего «не надо»… Тут я их позвал. Они вошли в дверь этих вот кулис. Я пошел следом, чтобы пояс поискать, а Пушаков закрыл дверь и меня не пустил…
Из зала:
— Врешь!
Карандашом о звонок. Мохнатые, строгие брови сползаются вместе:
— Потом, Пушаков! Дай говорить.
— …Ничего не вру… меня не пустили. Вот и все… а пояс оказался у Лисенко на брюках, поверх своего надет. Он мне его снял…
— Это неважно, — значит, все?
— Да, все.
— Так… иди на место… (карандаш зачеркивает размашистое «Стефаню…») Свидетель товарищ Толмачева!
Легкий прыжок-взлет на подмостки. Толмачева, помедлив, захватывает край занавесочной бумазеи и, как бы опираясь на нее, обращается к залу:
— Дело, товарищи, было так.
— Миша, что там? А?
Брусников ненужно несет молот и косу в другой угол. Из угла — снова обратно. И проходя мимо Толмачевой:
— Ничего особенного, ваша Дымченко с кем-то целуется…
Брусников, будто котенок в молоко, тычется в занавес вправо, влево. Распахивает занавес и быстро — чтоб ничего не видеть, не знать — через рампу — в зал…
Галя подхватывает красный плащ и бежит на шум за кулисами. И тотчас оттуда:
— Антон, сюда!
Первое, что они там видят, — кто-то стоит к ним спиной: напыженный затылок, изогнутое серое туловище, широко расставленные ноги. Руки охватывают коричневое платье. Коричневое пойманно бьется. Наплечники белого передника спустились, спутали руки. Изнемогая, вырывается рука, замахивается, но слабо, обессиленно ударяет это серое по лицу. Черные глаза — кругло, беспомощно, умоляюще…
Не помня себя, Галя подлетает к изогнутой серой спине и стучит кулачками дробно-дробно, как в глухую ночную дверь.
Серая спина выпрямляется, но руки еще держат…
Галю неловко толкают в бок. Из-за спины Гали, поверх ее кулачков, — вытянутая рука Телегина. Пальцы его подминают серый воротник этого, стоящего впереди, поудобнее схватываются за него. И — рывок назад. Желто блеснув, по полу катятся две пуговицы. Серое туловище выгнуто назад. Секундное колебание тела — и вот грохотно, разминая раскрашенный фанерный камень, рослый человек падает в него. Торчком ноги в пепельных гетрах.
Умялов проводит рукой по открытой вспотевшей шее. Петли на воротнике ловят пуговицы.
— Ну вот… пуговицы оторвал…
Телегин, не зная, что же дальше, ходит по тесным кулисам… Нога на чем-то скользит, отъезжает в сторону. Телегин нагибается:
— Пуговица… Возьмите!.. — и бросает туда, в провал фанерного камня…
Дымченко, полусидя, полулежа, — на стуле. Слезы скапливаются на приподнятой верхней губе и, не замочив нижнюю, падают на белый передник. Телегин останавливается перед поверженным:
— Пьян, а закрыл две двери!..
И вдруг сразу (будто кто-то сказал: «Посмотри, что у тебя с платьем!») Дымченко спохватывается. Руки бегают по шее, по плечам, по груди. Что-то порванное на коричневом платье соединяется, складывается. Поднимаются белые наплечники.
— Галя, дай була…
Пробег пальцев по красному, и из Галиного плаща вылезают невидимые булавки.
— Галя, уведи… уберите его!.. Ненавижу!..
В фанерном камне оживление. Ноги в пепельных гетрах сгибаются, упираются в пол: подняться бы! Камень непоправимо смят, как яичная скорлупа. Разминая хрупкую скорлупу, грузно поднимается Умялов. Пьяно, распахивая руками воздух:
— Кого это? Меня-а?
Телегин заступает дорогу:
— Назад!
— Что-о?
Теперь Антону ясно, что надо делать: увести с вечера, а пока держать, не пускать в зал.
— Галя, позови ребят!
И, толкнув Умялова, снова усаживает его в остатки фанерного камня. Толмачева, придерживая на себе красный плащ, бежит к выходу со сцены. Навстречу — маленький реалистик.
— Стефанюк, беги скорее, позови ребят!
И обратно на шум — не вырвался ли Умялов? Нет, Антон, держа его за плечи, вдавливает в камень — глубже, до пола…
— Пусти, говорю! — упираясь руками и ногами, Умялов пытается подняться. — Я председатель ученсовета третьей, единой, советской…
— Сиди! Не позорь праздник! — Телегин так жмет, что трещит фанера.
На сцене Толмачева снимает красное, надевает кофточку — голые плечи и руки в зябко-жаркой, нервной дрожи. Дымченко обхватывает руками Галину шею:
— Как дико это, Галя!..
— Брось хныкать, Варька! Ты бы его стулом, зеркалом… вазелиновой банкой… что под руку попало бы! Закричала бы, когда он полез целоваться… Почему не кричала?