Мурье исчез. Он шел во главе колонны вместе с ван Колертом, направляя всех по следам дороги. Медленно уходили минуты, и каждая казалась Марианне чудом. Едва не уткнувшись в спину Бейля, она доверчиво шла за ним, напряженно думая о всем том, что она больше не увидит… ее маленький мальчик, такой красивый… Коррадо, благородный, щедрый, но всегда печальный… добряк Жоливаль… юный Гракх с его рыжей гривой… Аделаида, которая в Париже давно считает ее умершей… Мысль о Париже заставила ее улыбнуться. Среди этой дикой и враждебной природы, в удушающем тумане казалось невозможным, что где-то существует Париж… Париж, увидеть который ей вдруг так захотелось. Она подумала также и о Язоне, но, странное дело, не задержалась на нем. Он почти добровольно пошел на разлуку с нею, и она не хотела тратить на него свои последние мысли… Она посвятила их Себастьяно и думала о нем с такой нежностью и любовью, каких никогда не испытывала. Ее бесполезная жизнь послужила хотя бы этому: перевоплотилась в прелестного ребенка, ставшего единственным продолжателем знатного рода.
А время шло. После четырех часов марша одновременно кончились и туман, и лес, и она поняла, что опасность миновала. Обоз теперь двигался по пустынной равнине с кое-где видневшимися деревьями. Радостные крики вырвались из всех глоток. Когда Бейль обернулся, Марианна увидела, что он бледен и подбородок у него подрагивает, но он улыбался.
— Я думаю, что на этот раз пронесло… Она вернула ему улыбку.
— Просто чудо! В это трудно поверить!..
— Может быть! Будем надеяться, что до Смоленска произойдет еще несколько чудес. В этот раз враги, возможно, посчитали нас недостойными их гнева.
В течение двух дней двигались, никого не замечая, но возникла другая проблема: недостаток продовольствия. Того, что взяли в Москве, хватило на десять дней, так как никто не думал, что путешествие продлится так долго. Кроме того, погода стала отвратительной. Пошел снег, густой, непрерывный, затруднявший движение. Для пропитания пришлось забивать лошадей. Каждый вечер возникали трудности с устройством укрытия, а по утрам недосчитывались нескольких, возможно, ушедших в поисках еды.
Как-то вечером появились казаки. С воинственными криками они налетели на арьергард, убили пиками несколько человек и исчезли так же стремительно, как и появились. Пришлось хоронить убитых, и снова страх стал охватывать теряющий силы обоз.
Марианна отказалась, несмотря на уговоры Мурье, занять место в карете. С одной стороны — с Барбой, которую, похоже, двигал какой-то механизм, а с другой — с Бейлем она шла, шла, со сбитыми ногами, сжимая зубы и стараясь не слышать стоны и жалобы наиболее тяжело пострадавших. И все время — нависшее небо, желтовато-серое небо, где временами появлялись, как предвестники несчастья, стаи ворон.
Бейль делал все, чтобы приободрить ее и людей. Он повторял, что Смоленск уже недалеко, что там они найдут все, что душе угодно. Надо только проявить мужество.
— Возможно, до Смоленска я доберусь, — сказала ему Марианна однажды вечером, когда им удалось укрыться в огромной риге, — но я никогда не увижу Париж! Это невозможно! Это слишком далеко. Нас разделяют снег, мороз… эта гигантская страна! Я не смогу никогда…
— Ну хорошо, вы проведете зиму со мной в Смоленске. Император будет в Калуге, так что вам нечего бояться. А весной, как только станет возможным, вы продолжите свой путь…
Усталая и подавленная после трудного перехода, ознаменовавшегося новым нападением казаков, она пожала плечами.
— Кто вам сказал, что Император останется в Калуге? Вы же знаете, что он хочет оставаться поближе к Польше. Если он перезимует в России, это будет в Смоленске или Витебске! А Калуга почти так же далека от Немана, как и Москва. Рано или поздно мы увидим его приезд. Так что мне необходимо продолжить свой путь, и чем раньше, тем лучше, если я хочу избежать больших морозов.
— Хорошо, вы поедете дальше! Прежде всего, этот обоз тоже идет в Польшу. Что мешает вам остаться здесь? Я доверю вас Мурье.
— И под каким предлогом? Здесь все считают меня вашим секретарем, кроме Мурье, который уверен, что я ваша любовница!
— Вы можете заболеть, испугаться климата, мало ли что еще? Бравый генерал влюблен в вас, готов поклясться. Он будет в восторге, избавившись от меня…
— Это именно то, чего я не хочу, — сказала она сухо, больше ничего не объясняя. Изменение отношения Мурье к ней было ей неприятно. Лучше уж выслушивать непристойности, чем защищаться от неумелого ухаживания, которое с каждым днем становилось все более назойливым. Уже много раз она сдержанно предупреждала его. Он просил извинения, обещал следить за собой, но сейчас же в его взгляде снова появлялось жадное выражение, по меньшей мере непонятное стороннему наблюдателю. Нет, продолжать путешествие в таких условиях, особенно без Барбы, — невозможно! И Марианна говорила себе, что сто раз предпочтет пойти пешком, чем непрерывно защищаться от домогательств, которым рано или поздно ей придется уступить.
В этот вечер молча следившая за разговором с Бейлем Барба подошла к ней, когда она остановилась у костра.
— Не беспокойтесь, — прошептала она. — Я найду другой выход! У меня еще меньше желания продолжать поход в таких условиях.
— Почему, Барба? У вас неприятности?
Под нагромождением шалей полька пожала своими широкими плечами.
— Я единственная женщина в обозе, — буркнула она. — И я решительно отказываюсь заниматься моим прежним ремеслом.
— А что вы посоветуете мне?
— Сейчас ничего. Сначала надо попасть в Смоленск. Там посмотрим!..
Попасть в Смоленск! Это стало как навязчивый припев. Никто не представлял себе, что этот город так далеко. Невольно казалось, что он, словно в дурном сне, отступал по мере того, как к нему приближались. Некоторые утверждали, что сбились с дороги и в город не попадут никогда. Поэтому вечером второго ноября встретили с изумлением и недоверием новость, прилетевшую с головы обоза:
— Мы прибываем! Перед нами Смоленск!
Все солдаты уже проходили здесь и узнавали его, а Бейль — один из первых.
— Действительно, — вздохнул он с облегчением, — вот и Смоленск.
Подошли к глубокой долине, где ртутью поблескивал Борисфен, и город предстал перед ними. Зажатый в корсет высоких стен, он казался дремлющим на правом берегу реки среди покрытых соснами, елями и березами холмов, которым свежевыпавший снег придавал праздничный вид. Этот гигантский пояс укреплений с тридцатью восемью башнями, его высокие гладкие стены, которые на протяжении трех веков противостояли времени и людям, представляли бы зрелище одновременно архаичное и прекрасное, если бы не свежие следы войны: сломанные деревья, разрушенные или сожженные дома, наспех отремонтированные бревнами мосты. От предместий почти ничего не осталось. Над стенами виднелись купола церквей, дымы из труб, вызывающие в памяти вечернюю трапезу, хорошо протопленную комнату… Зазвонил колокол, пропел рожок, проиграла труба под аккомпанемент барабана — все это свидетельствовало о военной жизни за этими стенами древней эпохи, хранившими секрет вечной молодости.
Город имел до такой степени утешительный облик убежища, что единодушный крик радости вырвался из груди тех, кто еще способен был кричать. Наконец-то можно будет отдохнуть, поесть, согреться. В это просто трудно поверить!..
Бейль поежился и забрюзжал:
— Наверно, то же чувствовали крестоносцы, увидев Иерусалим. Отсюда ничего не разберешь, стены слишком высокие, но внутри осталось не больше половины города! Тем не менее я надеюсь, что нас всех смогут разместить… и я найду плоды деятельности курьеров, которых я посылал из Москвы.
Он старался выглядеть равнодушным, но его темные глаза сияли радостью, и Марианна чувствовала, что он так же доволен, как самый простой из смертных, несмотря на его скептический вид.
Расстояние, которое предстояло покрыть до ворот города, было преодолено в рекордное время. К тому же обоз заметили часовые, и солдаты сбежались с приветственными криками, помогая въехать в город.