Инстинктивно выглядывая фигуру в тюрбане, Турхан-бея, Марианна спрыгнула на землю, даже не воспользовавшись протянутой Жоливалем рукой. Аделаида и Барба спустились за нею, и последняя вдруг воскликнула, всплеснув руками:
— Езус сладчайший! Какая прелесть!..
Марианна обернулась. По дороге из конюшен приближался удивительный кортеж: Ринальдо, грозный начальник великолепных конюшен Сант'Анна, вел на поводу крошечного серого ослика, на котором донна Лавиния поддерживала мальчугана с темными кудрями. Он смеялся… И Марианна увидела, что Ринальдо выглядел более гордым и счастливым, чем если бы он вел непревзойденного Ильдерима, любимого жеребца князя.
Тем временем донна Лавиния заметила путешественников, и ее изумление было столь велико, что она едва не отпустила ребенка. И Марианна, застывшая на месте от нахлынувших на нее чувств, услышала ее недоумевающий голос.
— Ее Светлость! Это Ее Светлость!.. Боже мой!..
В следующий момент она сняла с седла малыша и бегом понесла его, дрыгающего ножками и протестующего против такого неожиданного обращения.
— Замолчите, мое сокровище, — сказала она ему, смеясь и плача одновременно. — Это ваша мама!
— Ма-ма… ма-ма… — нараспев стал повторять малыш, а от звуков его голоса таяло сердце Марианны.
В свою очередь, она бросилась вперед, охваченная нежностью, и сошлась с Лавинией как раз вовремя, чтобы помешать ей рискнуть сделать реверанс, что с малюткой на руках было довольно трудно. Но она удержала руки, уже готовые принять ребенка.
Прижавшись к плечу старой дамы, он с обычной у детей боязнью смотрел на нее, и Марианна теперь не смела даже пошевельнуться. Она осталась на месте со сложенными руками, пожирая глазами этого ребенка, который был ее ребенком, до глубины души взволнованная, найдя его таким прекрасным. Себастьяно выглядел большим для своих пятнадцати месяцев. У него было маленькое круглое личико, на котором сияли большие зеленые, как у матери, глаза. Облегавший его белый костюм позволял видеть легкий золотистый загар шеи и пухленьких ручек. Черные локоны поблескивали на его головке, и когда он вдруг улыбнулся, Марианна увидела, как сверкнули белизной три или четыре зуба.
Донна Лавиния осторожно отсоединила его ручки от своей шеи.
— Ну вот, — сказала она тихо, — возьмите же его, госпожа! Он ваш…
Вопреки опасениям Марианны ребенок не сопротивлялся. Он перешел из рук в руки, словно это была для него самая обычная в мире вещь. Марианна ощутила, как к ее шее прикоснулась теплая маленькая ручка.
— Мама… — пролепетал малыш. — Мама…
Тогда, изо всех сил удерживая слезы, чтобы не испугать его, она осмелилась наконец поцеловать своего сына. Волна любви поглотила ее, стремительный поток, смывший последние сожаления, последние сомнения, тогда как в глубине ее затихал пугающий голос, постепенно удаляясь:
«Ты никогда не увидишь его… Ты никогда не возьмешь его на руки… Ты не сможешь…»
Рядом с Лавинией, держа сына с гордостью императрицы, Марианна вернулась к ожидавшим, тоже взволнованным до слез этой сценой, которую все, с самого отъезда из Парижа, ожидали с нетерпением и беспокойством. Жоливаль поздоровался с Лавинией на правах старого знакомого и представил свою жену, затем, поскольку все собрались войти во дворец, Марианна решилась наконец задать вопрос, который давно жег ей губы:
— Князь… мой муж… Могу я его увидеть?
Перед сияющей улыбкой экономки она почувствовала себя немного смущенной.
— Конечно, госпожа, вы увидите его, — воскликнула Лавиния, — когда он вернется.
— Вернется? Его нет на вилле? О, Господи! Неужели он путешествует?..
Внезапно она ощутила разочарование и непонятный страх. Уже столько месяцев жила она с мыслью встретить этого удивительного и привлекательного человека, остаться с ним, разделить нечеловеческую жизнь, которую он себе избрал… и теперь она узнает, что надо еще ждать, чтобы преподнести ему в дар себя.
Она была так разочарована, что, когда Лавиния рассмеялась, едва не обиделась и не сразу поняла, что она говорит.
— Нет, Ваше Сиятельство, он не путешествует. Его сейчас нет дома, вот и все! Но он не задержится. Он пошел на выгон.
— Ах, он пошел…
Затем внезапно она поняла.
— Донна Лавиния! Вы говорите, что он вышел? Он снаружи… средь бела дня?
О, да, госпожа… Покончено с кошмаром, покончено с проклятием. Смотрите! Ради ребенка посадили все эти цветы, и все дурное забыто. Невозможно было дальше жить взаперти. Малыш, который любит его, не понял бы почему. Это было нелегко, но мне удалось с помощью отца Амунди убедить его. Так вот, когда мы вернулись сюда, мы собрали всех слуг, всех крестьян. Они были все здесь… возле этих ступеней. Отец Амунди поговорил с ними, затем я, ведь я знаю их всех, ибо я одна из них, и, наконец, князь, который перед ними бросил маску из белой кожи в огонь.
— И тогда? — обеспокоенно спросила молодая женщина.
— Тогда? Они упали на колени, как перед Спасителем, и кричали, кричали. Их приветственные возгласы возносились к небу. И два дня они чествовали хозяина, который согласился наконец показать им свое лицо… Слушайте! Это он!
Послышался лошадиный топот, пробудивший воспоминания в самых глубинах души Марианны. Это были те громовые раскаты, которые преследовали ее ночами в черные часы после ее свадьбы, подчиняясь ритму бешеной гонки белоснежного жеребца. Шум нарастал, приближался, и внезапно Ильдерим с всадником белой молнией возник перед всеми. С легкостью ласточки лошадь пролетела над широким бассейном. На руках у Марианны Себастьяно закричал от радости:
— Папа!.. Папа, па-па!
Марианна нежно поцеловала его и передала Лавинии. Медленно, но без колебаний она спустилась по ступенькам и одна направилась по травяному ковру навстречу всаднику. Он несся на нее, как пушечное ядро, может быть, не замечая ее… Однако она не шелохнулась, плененная дикой красотой этой скачки, рискуя быть сбитой, если Коррадо не укротит бешеный бег Ильдерима.
Но он был подлинным властелином этого королевского животного, так долго остававшегося его единственным другом. В четырех шагах от Марианны конь встал на дыбы, забил в воздухе передними ногами, затем вдруг резко опустился, в то время как всадник гибким движением соскользнул на землю.
И тогда Марианна увидела, что бронзовое божество ее воспоминаний стало действительно живым существом. Он был одет, как невесть какой дворянин-фермер, объезжающий свои земли погожим летним днем, в облегающие черные панталоны, заправленные в кожаные сапоги, и белую рубашку, раскрытую на мускулистой груди. Но его синие глаза улыбались, полные света, какого она никогда в них не видела…
Она так напряженно смотрела на него, что даже не подумала заговорить. Но ей показалось, что она пробудилась ото сна, когда он осторожно взял ее руку и припал к ней губами.
— Добро пожаловать, сударыня, — прозвучал низкий голос, который всегда волновал ее. — Вы приехали… проведать нас?
Она поняла, что он не решается еще поверить в ее возвращение и по-рыцарски оставляет ей путь к отступлению. Но в тоне его слов она услышала растрогавший ее страх.
— Нет! Я приехала, чтобы остаться, если вы по-прежнему хотите этого. Я приехала, чтобы быть вашей женой, Коррадо, вашей женой полностью… всецело. Я не прошу у вас прощения за все то, что вы выстрадали из-за меня, но я отдаю себя в ваши руки! Хотите вы меня?
Какое-то время они стояли молча. Синие глаза князя впились в глаза молодой женщины, словно пытались вырвать тайну из их глубины, но под этим взглядом, в котором внезапно взволнованная Марианна могла прочесть пылкую страсть, зрачки цвета морской волны не дрогнули, не отвратились.
Но вот он нежно, почти робко привлек ее к себе.
— Кто же откажется увидеть осуществленным свой самый сладкий сон? — взволнованно прошептал он.
Этой ночью, исходя блаженной истомой, Марианна узнала, что не первый раз принадлежит Коррадо Сант'Анна и что ее загадочный любовник с Корфу вернулся к ней навсегда…