— Ну, растяпа! — воскликнул доцент Ширский, жадно ища ценный хабарик в недрах тряпья. — Вам, Становой, не книжки писать, а сволочью в милиции служить с вашим ротозейством.
— Не ссорьтесь, господа, — урезонил товарищей писатель Цукеровский, — дайте послушать, c’est interessant![8]
Булыгин кивнул и продолжил свой рассказ.
— В общем, покуда шел эфир, я чую окончательно, дамочка эта безусловно уже моя, потому как на все мои остроты кидала на меня такие восторженные взгляды, прям как влюбленная в учителя десятиклассница на последнем уроке перед выпускными экзаменами…
— Вот кому книжки-то писать, — вставил Ширский, — слог-то какой, господа!
— Да заткнитесь вы, ради бога, дайте послушать, — взмолился Становой.
Благодарно прижав руку к сердцу, Булыгин стал рассказывать дальше:
— Кончился эфир, ну я ей и говорю: «А поедемте, Марианночка, отметим наш успех где-нибудь в тихом ресторанчике». А она удало этак, тряхнув причесочкой своею, и отвечает: «А что? И поедем, отметим!» В общем, повез я ее на Арбат в «Ангару», и так мы застряли в пробке на Сухаревской, что ни туда, ни сюда, а я чую, что момент готовности-то утекает, дамочку-то надо ковать, пока она горяча! В общем, предлагаю ей, а не плюнуть ли нам на ресторан и не поехать ли прямо ко мне, виски да коньяк у меня никогда в баре не переводились, а съесть что-нибудь такое мы можем сами приготовить, у меня в морозилке и курица, и бифштексы…
— Ах, не травите душу, Булыгин, — взмолился Ширский, — курица и бифштексы — это тема-табу!
— Ладно! — согласился Булыгин. — Про еду не буду, буду только про секс… В общем, пришли мы ко мне домой, в сорок седьмую мою квартирку, значит, пришли. Снимаю я с нее этак плащик, а сам думаю — не надо тянуть, надо сразу брать, а уже потом, когда первая страсть уляжется, можно и все нежности — типа ванна, джакузи, сигаретка и кофе в постель, Мик Джаггер из стереосистемы и все такое прочее… В общем, снимаю с нее плащик, а сам ее за титечки, за титечки. А она уже и дышит прерывисто, и бормочет всякую обычную для таких случаев чепуху, типа, мол, что вы делаете да что вы такое позволяете, а сама не вырывается, сама об меня только трется и дышит часто-часто…
Ну, в общем, первый раз я ее отымел прямо в прихожей на ее же пальто… А она, как оголодалая…
— Ассалям алейкум, уважаемые, — прервал кто-то булыгинский рассказ.
Стальная дверь трансформаторной будки со скрипом отворилась, и в проеме показался какой-то восточный мужчина с полным ртом золотых улыбчивых зубов.
— Что вы тут делаете, люди хорошие?
— Ступай отсюда, басурманин! — сделав недовольное лицо, сказал Становой. — Это наша будка, мы ее давно уже заняли, и участковый мурза в курсе…
— Да что ты суетишься, уважаемый, — успокоил Станового восточный улыбчивый человек, — никто тебя из будки выселять не собирается, я, наоборот, вам сигарет и денег дам, вы мне скажите, где теперь Булыгин-Мостовой из сорок седьмой квартиры живет?
— Ты сигарет наперед дай, мы тебе тогда и скажем, — с максимальной серьезностью сказал Широкий.
Человек протянул ему пачку «Мальборо».
— Этого мало, — сказал Ширский.
Человек порылся в карманах халата и показал еще две пачки «Мальборо». Показал, но не дал.
— Дай сигареты, я скажу! — воскликнул Становой.
— Нет, ты уж мне дай, я сам скажу, — не выдержал Булыгин, поднимаясь с матрасов.
Две пачки «Мальборо» перешли к нему в руки.
— Ну говори теперь! — сказал восточный человек.
— Ну я — Булыгин, а что? — вызывающе выпятив грудь, сказал Булыгин.
Возникла пауза.
Доценты и писатели вопрошающе глядели на восточного человека с рандолевыми фиксами.
Восточный человек присел на корточки, развязал свой рюкзачок, молча достал оттуда бутылку коньяка с довоенной наклейкой «Дербент» и, откупорив, сказал:
— Пророк не велел пить вина на земле, и тогда нашелся один правоверный, который стал залезать на дерево и пить сидя на суку, потому как про то, что нельзя пить на дереве, пророк ничего не говорил…
Пустили бутылку по кругу.
Закурили свежераспечатанное «Мальборо»…
— А кто теперь в твоей сорок седьмой квартире живет? — спросил восточный человек.
— А бывший шофер и осветитель с того самого телеканала, Магомед Талбоев живет, причем с телеведущей Марианночкой сожительствует…
Катюшу поместили в двух комнатах женской половины дома.
А Лиду и Милу назначили к ней в служанки.