— Эберхард, приходи немедленно в «шоколадницу». Здесь Эбнер, Фёллингер и я. Сыграем парочку роберов.
Мок рассудил, что к отправной точке вполне может вернуться завтра, и решил выпить сухое вино в магазине шоколада Шаала.
Зимнее солнце затопило белую гостиную. Стены красовались выкрашенными в белое панелями, мебель блестела белым лаком и искушала мягкость белой обивки, а глянцево-белое фортепиано изысканно подняло свое крыло. Белизну гостиной нарушали кремовые гобелены на стенах и неестественный румянец на щеках Софи, которая страстно ударяла по клавишам, превращая фортепиано в ударный инструмент. Скрипка Элизабет рыдала и визжала, желая — напрасно — пробиться через крещендо фортепиано. Раскачиваясь на ветру, безлистная ветвь клена вторила ему, врезаясь в окно, с которого стекали жалкие остатки снега. Они также стекали по плохо вытертым ботинкам сторожа Гурвича, который — открыв своим ключом входную дверь — бесцеремонно, без стука, открыл дверь в гостиную. Женщины с облегчением прервали игру и начали растирать немного замерзшие пальцы. Маленькая, грязная угольная тележка покатилась на колесах по белому паркету. Дворник отворил дверцу печи и ссыпал в нее несколько совков угля. Потом выпрямился как струна и выжидательно посмотрел на Элизабет, которой грязные подтеки, оставленные на полу его ботинками, причиняли почти головную боль. Скрипачка потянулась к бумажнику, вручила Гурвичу полмарки и любезно его поблагодарила. Вознагражденный, по-видимому, не собирался уходить.
— Я знаю, госпожа Пфлюгер, — улыбнулась искренне самая важная персона в особняке, — что полмарки хватит за доставку угля. Я всегда получаю столько, — объяснил задумавшейся Софи, — когда мисс Пфлюгер дает увольнительную. Но сегодня, — он снова посмотрел на Элизабет, — вы должны мне больше.
— А почему же, мой добрый человек? — Софи, раздраженная этим подшучиванием, встала от фортепиано.
— Потому что сегодня… — Гурвич подкрутил кустистые усы и посмотрел на подругу госпожи Пфлюгер. — Потому что сегодня я мог рассказать много правды о госпоже Пфлюгер, а наболтал сам лжи.
— Как хватает наглости! — возбужденный тон Софи не оказал ни малейшего влияния на поведение Элизабет, которая быстро спросила:
— Вы солгали? Кому? Кто обо мне спрашивал?
Гурвич сложил руки на большом животе и повертел большими пальцами. Он подмигнул при этом многозначительно Софи, которую его дерзость постепенно выводила из равновесия. Элизабет снова потянулась к бумажнику, и к Гурвичу вернулся желание продолжить разговор.
— Спрашивал сыщик, который сегодня утром приехал за дамами.
— И что вы ему сказали? — расспрашивала Элизабет.
— Спрашивал, кто посещает госпожу Пфлюгер, приходят ли к ней мужчины, или они временно проживают у нее, госпожа Пфлюгер пьет или нюхает снег (кокаин), в каком состоянии и когда возвращается домой. Спрашивал тоже про вторую даму. Часто ли приходит к госпоже Пфлюгер и есть ли с ней какие-то мужчины, — сторож улыбнулся пятимарковой банкноте, из которой пальцы Элизабет сделали узкую трубочку. — И я сказал, что госпожа Пфлюгер — чрезвычайно благонравная дама, которую иногда посещает мама.
Гурвич протянул руку за деньгами, не в силах поверить в собственную проницательность и интеллект, благодаря которой заработал на недельный абонемент в столовую.
— Подожди, — Софи вытащила из руки подруги свернутую купюру. — Откуда нам знать, что все это не обман, что наш добрый человек кого-то встретил, а если это правда и он был расспрошен полицейским, то откуда нам знать, что он рассказал ему именно это, а не что-то совсем иное?
— Я не вру, дамочка. — Гурвич поднял голос. — Я знаю этого шпика. Он однажды запер меня в участке, хотя я не был слишком пьян. Я его знаю. Его зовут Беднор или Цеглор. Так с ним говорили другие копы.
— Может Смолор? — Софи вдруг побледнела, теряя тем самым многое в глазах сторожа, которому нравились крупные, румяные женщины.
— И точно, Смолор, Смолор, — дворник быстро спрятал деньги в карман тиковых брюк.
В магазине с шоколадом Шаала, находящемся в угловом особняке квартала домов в центре Рынка, сидели трое мужчин. Они занимали большой стол под окном, где завсегдатаи клиенты магазина сразу после покупки сладостей давали волю своему лакомству. Таким образом поступали Мок с сопровождающими — заедали сладости, запивали их кофе и курили весьма обильно. Шаал поздравил себя с столь важными гостями, и когда один из них раскритиковал отсутствие в ближайших окрестностях какого-либо скейтового (карточного) клуба, сам предложил, чтобы они играли у него. Картежники приветствовали это предложение с радостью и с тех пор играли в бридж или скейт возле шоколада и ликера, а владелец магазина потирал руки. Так было и сейчас. Шеф «нравов», то есть Отдела II полицайпрезидиума, давний коллега Мока, советник Герберт Домагалла сгибал и отгибал карты, послушно спящую под его руками в обычной стопке. Комиссар Клаус Эбнер, сотрудник полиции безопасности, перебрасывал карты из руки в руку, создавая из них веер. Только Гельмут Фёллингер, астролог и провидец, от которого многих тошнило, но замечательные навыки которого использовали почти все полицейские, не тасовал и не разминал карты. Его руки были заняты вращением большого бокала вина вокруг своей оси, а глаза уставились в окно, выходящее на западную окраину Рынка.