— Не угостите меня кофе? — Мок не читал уже в мыслях Горация. — Мне надо подумать над рекламными слоганами, которые я только что услышал.
Риссе задохнулся. Он ничего не сказал и не сделал. Мок налил себе кофе в чашку и подошел к окну.
— Я не осмеливаюсь тогда нарушать такие святые правила, — сказал он. — Вы, Риссе, попросту мне одолжите эту сумму. Частным образом. Как хорошему знакомому. А я отдам вам через неделю и никогда не забуду этот дружеский жест.
— Хотел бы очень быть вашим хорошим другом, господин советник, — улыбнулся Риссе. — Но я пока им не являюсь.
Мок медленно пил кофе и прогуливался по комнате. Его внимание привлекла японская картина, изображающая воюющих самураев.
— Вы знаете, что происходит во время обыска, который я провожу? — спросил он. — Я очень дотошен. Если я что-то не могу найти, нервничаю и нуждаюсь в успокоении. Вы знаете как? Попросту ломаю. Разрушаю. — Мок подошел к столику и поднял кофейник. Налил себе немного и подсластил. — А сейчас я очень расстроен, — сказал он, держа в одной руке чашку, в другой кофейник.
— Но это не обыск, — заметил интеллигентно Риссе.
Мок треснул чашкой о кафельную печь. Риссе изменился на лице, но сидел неподвижно. Мок наступил каблуками на осколки чашки и превратил их в растрескавшиеся крошки.
— Завтра я принесу недатированный ордер на обыск. — Мок сделал сильный замах. — Ты выдержишь это напряжение, Риссе? Позволишь, чтобы этот кофейник перестал существовать?
Риссе нажал кнопку под столом. Мок, увидев это, кинул кофейник в стену, по которой начали стекать черные полосы кофе. Затем он вынул пружинный нож и подскочил к картину. Приложил острие к глазу одного из самураев. В кабинет вломились трое охранников. Риссе вытер слезы, которые стекали по складкам кожи его лица, и дал им знак, чтобы они вышли. Потом начал выписывать чек.
«Адлер» остановился на Николайштрассе, перед особняком, в котором проживал Франц Мок. Эрвин уже пришел в себя. Он был почти трезв, но его пищевод взорвался пьяной икотой.
— Дядя, — икнул он, — извините. Я отдам дяде эту сумму. Благодарю за помощь. Мне нужны были деньги, чтобы кому-то помочь. Кому-то, кто в большой беде.
— Иди домой и не говори ничего отцу, — буркнул Мок.
— Прости, — Эрвину что — то не давало покоя, — могу дядю спросить… ииик… человека, который мне помог, где комната шефа. Не нужно было дяде мочить… ииик… того охранника в фонтане. — Мок молчал. — Понимаю, — сказал Эрвин. — Должно быть, дядю кто-то… ииик… ударил. Я прекрасно понимаю дядю.
Мок завел двигатель. Эрвин вышел. «Адлер» медленно пробирался через заснеженный город. Ведущий его мужчина знал, что по возвращении в спящий дом обнаружит запертую на ключ спальню и палантин из норки на дверной ручке. Ошибся. Палантин лежал на коврике.
Полицейский архив находился в подвале Полицайпрезидиума на Шубрюкке, 49. Широкое окно под потолком выходило на мостовую двора. Полицейские Эдуард Райнерт и Хайнц Кляйнфельд по необъяснимым причинам не зажгли электрический свет и сидели, подперев подбородки руками. До их ушам долетало фырканье коней, отгребание снега, порой звяканье оков заключенного следственного изолятора и проклятие надзирателя. Вдруг донесся новый звук: рокот двигателя автомобиля. Хлопнули двери и заскрипел снег под ногами. В темном окне появились сначала брюки, а через минуту лицо Мока. Менее чем за минуту перед полицейскими стоял криминальный советник, от которого били два запаха. Один — посталкогольный — говорил о ночи, проведенной в компании бутылки, другой — одеколона — свидетельствовал о неудачной попытке забить первый запах. Райнерт, наделенный поразительным обонянием, также почувствовал другой запах — дамских духов. Перед глазами Райнерта встала картина пьяного Мока в объятиях эксклюзивной девушки. Этот образ не соответствовал истине. Мнимый rex vivendi[8] провел ночь с бутылкой водки, обернутой палантином из норки, окутанным нежным ароматом духов «Тоска».
Советник зажег свет и поприветствовал обоих полицейских, которые формально подчинялись Мюльхаузу. Это были умные, сдержанные и молчаливые инспекторы, которых Мюльхауз использовал для специальных поручений. Задача, которую Мок им сейчас поставил, требовала прежде всего терпения и упорства.
— Я знаю, уважаемые господа, — начал он как преподаватель университета, хотя его шнапсбаритон, скорее, вызывал вненаучные ассоциации, — что я бы оскорбил вас, если бы просил об изучении всех целых годовых досье в поисках двух адресов, не обосновывая цели этих поисков.