Выбрать главу

— Сегодня день зачатия, — прошептал он. — Ты же знаешь, что с проститутками случается много изнасилований.

— Ты сукин сын! Ты придурок! — крикнула она. — Ты грубиян! Не делай этого, пожалеешь!

Мок сделал это. А потом пожалел.

Вроцлав, пятница 2 декабря, семь утра

Мок очень сожалел. Он сидел голым в запертой на ключ спальне возле остывшей печи и прижимал к лицу ночную рубашку Софи. Ткань была разорвана в нескольких местах. У ног Мока лежал пахнущий жасмином листок, заполненный округлыми буквами. «Ты гад и скотина, за изнасилование, которое ты со мной допустил, ты заплатишь перед судом Божьим. Теперь по жизни — только утрата своей убогой репутации…»

Он положил на измятое постельное белье ночную рубашку жены и осмотрел комнату. Он глядел на пустой туалетный столик и на открытый, опустошенный от одежды шкаф, петли которого недавно смазал Адальберт. Он провел языком по небу. Оно не было сухим и шершавым. Прошлой ночью он не притронулся к выпивке. Если бы он выпил, сейчас горел. Его язык не двигался бы во рту в поисках хмельных воспоминаний. Застрял бы, зажатый во рту повешенного.

«Ты бесплодный импотент, запомнишь надолго эту дату — 1 декабря 1927 года. В этот день я закончила писать свой дневник, который является отчаянным призывом уважать достоинство жены и женщины. Я описала насилие, которое ты применил ко мне…»

Он лежал на диване и приглядывался в свете ночника к нескольким светлым волоскам Софи, которые обернул вокруг пальца. Первое утро без жены. Первое утро без похмелья. Сполз с дивана на пол. Он лежал на животе на пушистом ковре и хватал поднятыми руками предметы, которые Софи рассыпала как погребальный костер. Там были меха, которые на его просьбу надевала на голое тело, драгоценности, духи и даже шелковые чулки.

«Мне не нужны подарки от тебя. Единственное, что ты можешь сделать, это открыть свой бумажник и купить себе прощение и любовь. Но ты больше не можешь позволить себе мою.

Ты старый, жалкий алкоголик, не смог удовлетворить молодую женщину. Твой член слишком мал. Однако есть в этом городе люди, которые смогли возместить мне его. Ты даже не представляешь, сколько раз и в каких позах я принимала телесные наслаждения на этой неделе, когда ты изнасиловал меня. Даже себе этого не представляешь. Хочешь это знать? Ты скоро узнаешь из этого дневника, который я тайно опубликую, а мои друзья распространят по всем публичным домам Германии. Ты даже не знаешь, на что я способна. Из дневника ты узнаешь, сколько жизней я высосала из Роберта, нашего слуги».

Мок уткнулся лицом в подушку, которую вчера искусала Софи. За время полицейской карьеры он проводил четыре дела о женоубийстве. В трех случаях поводом преступления были издевательства жен над сексуальной способностью мужей. Потерпевшие, насмехаясь над маленьким размером мужского скипетра, утверждали, что удовлетворения достигали в объятиях других мужчин. Мок проверял эти истории. Это были, без исключения, вымышленные истории, дикие фантазии — последнее оружие, после которого следовало жестокое обращение с женщиной. Он припомнил вызывающие взгляды, которыми бросала Софи на их последнего камердинера Роберта. Он вспомнил запах духов жены, наполнявший служебную квартиру и клятву камердинера, что это запах уличной шлюхи.

Криминальный советник схватился за голову. Были ли угрозы Софи беспочвенными? Она действительно написала дневник о «доставлении себе плотских утех»? Это было бы чтение как раз для борделей, и поэтому описанные ситуации должны были бы попасть в их потребности. Были ли эти порнографические переживания реальностью или выдумкой аристократки, притесняемой мужем плебеем, артистки, угнетенной жестоким мещанином, готовой к материнству женщины, безуспешно порабощенной бесплодным мужчиной? На этот вопрос только один человек знал ответ, человек, задача которого в уходящем неделе была фиксация каждого шага Софи Мок.

Вроцлав, пятница 2 декабря, восемь утра

Мок вышел из Главного Вокзала черным ходом. Миновал дирекцию железной дороги справа и заиндевевшие деревья Тихакерпарка слева и перерезал Густав-Фрейтаг-Штрассе. Он остановился в сквере напротив Гимназии святой Елизаветы. Купил папиросы в стоящем там киоске и сел на остекленевшую от мороза скамью. Ему требовалось вздохнуть, требовалось связать причины со следствиями.

Никогда меня не найдешь. Наконец-то я свободна. Свободна от тебя и от этой мерзкой силезской провинции. Я уезжаю навсегда.