— Да, как господин советник сказал. Мы выпустили двух фараонов и коновала от чокнутых через два часа, когда все было кончено.…
— А как с тем полицейским, регулирующим движение?
— Подъехали с моими людьми в его квартиру и освободили его и его жену. Сразу после акции…
— Сильно был избит?
— Немного порезали им руки. Кроме того все в порядке.
— Вирт, ты поедешь сейчас к нему, — высокий мужчина достал из внутреннего кармана пачку банкнот и вручил ее своему собеседнику, — и оставишь ему эти несколько марок. Дай ему эти деньги и ничего не говори, — он нарисовал в снегу знак бесконечности. — Ты хорошо справился.
— Господин советник не хочет узнать, что сделали с этой свиньей?
— Они? Они были только орудием в моих руках.
Вирт спрятал деньги и внимательно посмотрел на советника.
— Это орудие вышло немного из-под вашего контроля.
Советник протянул руку Вирту и двинулся в сторону Городского театра, чьи размытые огни мелькали в снежном тумане. Большие афиши, развешанные на столбах, приглашали на просмотр вагнеровского «Тангейзера», доход от которого должен быть направлен на благотворительность. Немногие опаздывающие зрители выходили из саней и из автомобилей, распространяя ароматы парфюмерии. Советник купил билет в партер и вошел в светлый вестибюль, украшенный барочным золочением. Мощные звуки увертюры, несмотря на свою силу, привели толстого гардеробщика в сон. Мок через тридцать секунд похрюкивания встряхнул его руку, возвращая его в реальность. Он оставил в раздевалке заснеженный гардероб и поднялся по лестнице на первый этаж, постукивая тростью. Там отыскал ложу номер 12 и осторожно нажал на ручку. Звуки рогов выводили морской пейзаж. В ложе сидел криминальный директор Мюльхауз. Он вздрогнул, когда советник сел рядом с ним. Быстрые звуки струнных представляли теперь плескание наяд.
— Здесь нас никто не услышит, Мок, — сказал Мюльхауз и набрал дыхание, как будто хотел подпеть хору русалок «Naht euch dem Strande (Приближайтесь к Странде)». - Вы знаете, что Ханшер из Отдела IV сегодня разглядывает ваше фото, на котором вы прикладываете пистолет к голове Роберта? Вы знаете, что являетесь главным подозреваемым в организации самосуда над этот негодяем, который страдал от раздвоения личности?
Струны резали безжалостно, с хирургической точностью. Звуки труб были покорены глубокой чернотой басов. Затем Венера начала соблазнять Тангейзера.
— Благодарю за предупреждение, — сказал Мок.
— Можно предупредить о чем-то, чего можно избежать. А я получил приказ от президента Кляйбёмера отстранить вас от должности до тех пор, пока Отдел IV не закончит следствие в деле самосуда над Робертом, в совершении которого подозревает вас Ханшер. Это не предупреждение, но конец вашей карьеры.
— Это был бы конец, если бы Отдел IV доказал, что я имею отношение к самосуду. А я сначала зажгу в них надежду. Я скажу, что рад печальному концу Роберта.
— Вы не отрицаете, что причастны к этому. Вы только сомневаетесь, найдется ли доказательство против вас. Вы уже признались передо мной, — кричал Мюльхауз, но его голос вторил арии Тангейзера «Dir töne Lob (Тебе звуки похвалы)». — Черт возьми, этот человек мог быть невиновен! Убивал не он, а его болезнь! Вы это понимаете, идиот?
— Если даже так… — тихий голос Мока донесся очень отчетливо из-за печальных признаний презираемой Тангейзером Венеры, — то был он тяжело болен, попросту смертельно болен. Стоит ли удивляться, что человек смертельно больной умирает? Болезнь убивала других, потом убила и его.
Мюльхауз молчал, а Венера продолжала нападать на неблагодарного любовника.
Во Вроцлаве общество замерзало в фойе, дышало дымом, пахло духами и обильно выделяло пот. Дамы взмахивали павлиньими перьями и наслаждались этим собранием — заменой новогоднего бала, которого не могли дождаться. Господа дискутировали бесцельно о приближающихся праздниках, увеличении торговли и расходов. Птичий щебет девиц соседствовал с интеллектуальным взъерошиванием юношами угрюмых челок, что должно было предвещать зрелую мысль о наблюдаемой интерпретации Вагнера.