Когда постучали в дверь, он решил, что пришло время перекинуться в картишки с Д’Агостино, как всегда по пятницам.
– А, здравствуйте. – Прогнал котенка от двери.
На них были шерстяные костюмы не по сезону, но они не потели, войдя, убрали шляпы под мышки и сделали заявление:
– Согласно условиям недавнего перемирия, все военнопленные войск ООН в Северной Корее, в том числе Миммо, будут освобождены.
Рокко читал новости, спасибо, он в курсе, ждал этого дня.
– Однако Миммо, – сообщили они (и слова их были тяжелы как свинец), – заболел туберкулезом и ко дню обмена пленными скончался. Не дожил буквально неделю. Флот скоро доставит тело в Нью-Джерси – Лавипентс хотела похоронить его там. Министр обороны выражает соболезнования от имени благодарной нации.
На Рокко не было сорочки. Соски его понуро уставились на колени.
Это было сказано так, чтобы не допустить иного взгляда на вещи. Очевидно, их обучали актерскому мастерству и ораторскому искусству. Вступать в дискуссию не было смысла. Они будут придерживаться своей точки зрения. Это их право, потому что в Америке у нас свобода говорить что хочешь.
– Спасибо, до свидания.
Всего мгновение, чтобы решить, как действовать. Склонившись, Рокко налил в кошачью миску рыбьего жира.
Когда он выпрямился, решение было принято.
Он наконец физически переместится в Нью-Джерси к Лавипентс и мальчикам, покается в грехе, что позволил им жить вдали от него так много лет, что подверг их праведному гневу Господа. Не будет больше писать, молить трусливо в письмах. Он поедет, увидит их лица не только в воображении, но и состоящие из плоти и крови. И они вернутся в Огайо, чтобы жить с ним.
За сетчатой дверью мелькнула красная головка дятла, и кошка машинально насторожилась, прижавшись к полу. Рокко открыл дверь, она выскользнула наружу.
Внезапно кровь будто загустела от навалившейся усталости. Он добрался до кровати как раз в тот момент, когда колени подогнулись, отказываясь держать тело. Путь, на который он ступил как раз тогда, когда родился средний, – это если память не изменяла Рокко, – кажется, был уже пройден почти до конца. Сон, настоящий сон, соблазнительный, убивающий, свалился на него всем своим удушающим весом.
В середине ночи недалеко от его дома русские сбросили атомную бомбу.
О нет, простите, это лишь взошло солнце. Он не разобрал спросонок. Впервые за 10 685 дней он проснулся, когда уже было светло.
И вот война! Снова! Это было началом ядерного апокалипсиса, по крайней мере он так полагал.
Рокко лежал в постели один, изо всех сил стараясь убедить себя сохранять мужество. Поток света развеял его сон, за ним должен последовать звук, который прикончит его. Белизна простыней, и нательного белья на стуле, и его ни в чем не повинных коленей резала глаза. Услышит ли он грохот или барабанные перепонки сразу лопнут? Он ждал ударной волны, как говорили, невероятной силы, обнаженный мужчина на чистой простыне в ярко освещенной спальне. На этот раз человечество точно будет уничтожено.
Кошка вонзила когти в дверной косяк и потянулась. Он успел заметить, что вдалеке кричит сойка. Он ждал, как лишится слуха, а затем и вовсе распадется на молекулы. Сейчас он находился во много раз описанном промежутке между вспышкой и грохотом. Считал цель их верной – русские сбросили бомбу на сталепрокатные заводы в городе. Если бы большую красную кнопку нажимал Рокко, именно их он бы стер с лица земли первым делом. Он ждал, недолго полюбовался собой, потому что не испытывал страха перед ударом и последующей пустотой. Обернувшись, велел кошечке подойти приласкать папочку, но она отказалась и отказывалась до тех пор, пока вдруг не запрыгнула на кровать, опустилась рядом и лизнула Рокко в подбородок.
– Вот так, – одобрительно сказал он ей.
Ничто в реальности не бывает столь ужасным, каким представляется в воображении.
И знаете ли, никакого взрыва не последовало. Никакой это был не ядерный катаклизм. Старьевщик на улице призывал жителей Вермилион-авеню вынести ненужную бумагу и тряпки. Цокали подковы запряженной в его повозку старой клячи. Цок-цок. Колеса скрипели, переваливаясь с булыжника в песчаную вмятину мостовой.