- Какая красавица! Ах ты, обаяшка!
Вечером, рассказывая про события этого бурного дня Марку, я с торжеством продемонстрировала ему черный кожаный клок - Глашин трофей. Но муж не поддержал меня в моих скоропалительных выводах, а задумчиво произнес:
- Гм… Черная кожаная перчатка… А не кажется ли тебе, что она очень похожа на одну из тех, которые я надевал, когда учил Глашу уму-разуму?
Когда Глаша к нам попала с помойки, уже совершенно взрослой сложившейся собачьей личностью, к тому же сильно невротизированной, то она клыками и когтями отвоевывала себе место под солнцем. Так, например, она посчитала, что наш диван она может разделить со мной, кого она выбрала себе в качестве любимой хозяйки, но хозяину там не место. За территорию состоялась кровавая схватка, и Глаша было с позором выселена; оказалось, что она дерется, как дикий зверь, и единственным средством зашиты от ее острых зубов были толстые кожаные перчатки.
Через какое-то время все устаканилось, в нашей семье наступил мир, и перчатки в отношениях с ней больше не понадобились. Тем не менее еще долго раздавалось предупреждающее «ры» в тех случаях, когда Марк надевал эти столь ненавистные символы собачьего унижения.
- Может быть, ты и прав, - неуверенно прошептала я, почесывая героиню дня за ушами.
Но на самом деле я осталась при своем мнении и была убеждена, что Котову в припадке патологической ревности убил Степан Кочетков.
Глава 8
В понедельник, в двенадцать, а точнее - почти в час, сотрудники «Прикосновения» собрались в Останкино, в маленькой монтажной, которая была выделена в наше полное распоряжение и которую Синякова использовала вместо офиса с тех пор, как платить за отдельную контору стало накладно, то есть после незабвенного 17 августа. Пришли почти все, кроме Таисии, которая куда-то пропала - злые языки поговаривали, что тетка положила ее в очередной раз на лечение в наркологию, - и монтажера Светланы, подхватившей грипп. Присутствовал и Степан, с картинно перевязанной рукой, он вошел позже меня и, бросив в мою сторону угрюмый взгляд, протиснулся в самый дальний от меня угол. Впрочем, он был не одинок; Олег и Лена, явившиеся вместе, посмотрели на меня так холодно, что я поежилась, и демонстративно повернулись ко мне спиной.
Любовники держались за руки, в первый раз не скрывая на людях свои отношения. Я даже обрадовалась, когда ко мне подсели неразлучные дружки, Георгий Павлович с Виктором Алексеевичем, хотя в любое другое время меня такое соседство раздражало бы. Не привыкла я себя ощущать парией, однако же! А когда самой последней в монтажную влетела Оксана и подмигнула мне, я почувствовала себя почти счастливой.
Синякова, которую я едва ли не в первый раз видела с синяками под глазами, в полном соответствии с фамилией, кратко информировала нас о расписании предстоящих в эти две недели съемок.
Голос ее звучал совсем хрипло, будто она курила всю ночь напролет; впрочем, может, так оно и было. Она выглядела страшно расстроенной и будто потухла - иссяк источник внутренней энергии, который казался мне нескончаемым. Очень сухо она распределила между нами задачи на ближайшее будущее, а когда Виктор Алексеевич попытался, по своему обыкновению, побурчать, жалуясь на перегруженность, она кратко и холодно бросила:
- Тебя, Витя, здесь никто не держит.
Витя застыл с раскрытым ртом и выпученными глазами - так он был изумлен. Я тоже изумилась - до какого состояния должна была дойти Тамара, если она осмелилась наконец поставить на место своего подчиненного-бездельника!
- И вот что еще, - продолжала она, зажигая очередную сигарету. - Чтобы там ни говорила наша доблестная милиция, я не верю, что убийца - среди нас. Я понимаю, что прошу невозможного, обращаясь к вам всем с просьбой вести себя так, как будто ничего не случилось.
Но если мы будем заниматься исключительно тем, что строить догадки, заниматься сыщицкой самодеятельностью и обвинять друг друга безо всяких на то оснований, то от нашего творческого коллектива ничего не останется и фирму можно смело закрывать. Если вам дорога наша совместная работа, то выбросьте из головы последние события и занимайтесь делом.
Ответом на это ее чуть ли не слезное обращение было полное молчание. Когда она встала со стула, давая тем самым понять, что пятиминутка закопчена, никто не стал задавать лишних вопросов - народ как-то сам собой рассосался, и каморка быстро опустела. Лена подошла, положила на стул передо мною папку - будто ей было противно отдавать ее мне в руки, не дай бог, до меня дотронется - и во весь голос заявила, так, чтобы слышали все желающие: