Берзин рассказал о революционном перевороте в Анадыре.
Жители села с большим удивлением и напряжением слушали посланца новой власти.
— Вы должны крепко подумать и поставить во главе селения людей, которые могут защитить ваши интересы, людей, которые понимают нужды бедного, трудящегося человека. Через три дня мы снова соберемся, а пока — подумайте!
На другой день описали продовольственный склад Малкова и направили нарты в стойбище Кымыта. Когда вернулись, Михаил Куркутский рассказал, как жители стойбиш?а поначалу не могли поверить, что продукты им дают без всякой оплаты и даже не записывают в долговую книгу.
— Шибко теперча рады ояеняые люди! — рассказывал Ваня Куркутский. — Доспели!
Через три дня на сходе жители Усть-Белой избрали Совет. 15 января, ранним морозным утром, Август Берзин и Михаил Куркутский выехали в Марково, оставив Галицкого и Мальсагова довести до конца национализацию рыбалок, сетей, неводов и других орудий производства.
Берзин не верил своим глазам. После утомительной однообразной плоской белизны, нарушаемой лишь на горизонте далекими горными хребтами, увидеть настоящую березовую рощу и зеленый соснячок, присыпанный снегом!
Селение Марково располагалось в широкой долине, защищенной со всех сторон довольно высокими горами. Леса уходили вдаль, и казалось, им нет конца.
— Послушай, Миша, а не сбились мы е пути? — пошутил Берзин, оборотившись к товарищу. — А вдруг неведомые силы чукотских шаманов перенесли нас в Россию?
— Это и есть Россия, — с улыбкой ответил Михаил Куркутский. — Те, что называют себя чуванцами, — это потомки первых русских землепроходцев, поселившихся здесь лет двести, а то и больше назад.
Избы были добротные, хорошо срубленные, просторный.
С берега реки, где в сугробах хоронились многочисленные лодки, упряжки поднялись в село, просторной широкой улицей проехали до дома, возле которого стоял крепко сбитый молодой человек в кухлянке с широким воротом, за которым виднелась сильно выцветшая тельняшка.
Берзин первым сошел с нарты и подошел к нему:
— Комиссар охраны Чукотского революционного комитета партии большевиков Август Берзин. А это секретарь — Михаил Куркутский.
— Шутите, братцы, — прищурился человек. — В Ново-Мариинске сидит Громов.
— Сидит — это верно, — улыбнулся Берзин. — Но в тюрьме.
— Вы что, правду говорите? — Человек пристально всматривался в лица приезжих.
— Вот мой мандат!
— Мандриков! Владивостокский? Который в учредилку ездил, а потом большевиком стал? Я ведь тоже большевик, ребята! Вы не поверите, но большевик! Как я ждал вас! Чекмарев моя фамилия. Василий, на Балтике служил…
Он дернул за железное кольцо люк возле печки, запалил свечу и нырнул в подпол. Появившись довольно быстро, открыл крышку железной коробочки из-под американского трубочного табака "Принц Альберт" и вытянул оттуда двумя пальцами бумагу.
— Вот мой мандат.
Берзин взял листок и прочитал не без волнения:
"Мандат выдан товарищу Чекмареву Василию Михайловичу в том, что он действительно является чрезвычайным комиссаром по продовольствию в Тургайской области. Всем Советам, ревкомам и исполкомам предлагается оказывать всяческое содействие в выполнении возложенных на него обязанностей — по доставке хлеба фронту и Петрограду.
Что подписью и приложением печати удостоверяется.
Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов-Ленин.
Управляющий делами В. Бонч-Бруевич".
— Но как вы здесь оказались? — удивленно спросил Берзин. — И почему мы ничего не знали о вас?
— Это длинная история, — усмехнулся Чекмарев. — Матрена Ивановна, поставь самовар и вообще ставь все на стол! Сегодня у нас большой праздник!.. В Тургай я, братишки, поехал сразу после победы Октября. Добрались до Южного Урала не скоро: на железных дорогах черт знает что творилось, а дальше, в оренбургских степях, хозяйничал атаман Дутов. Повернули в Кустанай, а там такая неразбериха! Сразу три власти существовало! Совет рабочих и солдатских депутатов, городская дума и пехотный полк! Пошли к солдатам, получили от них поддержку. К концу года отправили два эшелона хлеба. А тут меньшевики да недобитые царские офицеры путаются под ногами. Агитацию ведут против Советов. Решили — надо брать власть в свои руки. И вот в ночь на двадцать шестое декабря семнадцатого года наш отряд и распропагандированные солдаты пехотного полка захватили телефонную станцию, телеграф и другие учреждения. Избрали ревком — меня председателем, а моего друга матроса Иосифа Родзевича — комиссаром связи. Ох, трудно нам пришлось, братишки! Недобитки слухи распространяют, будто мы хлеб в Германию отправляем! Население коситься стало. Да вот еще — по приказу Ленина наш отряд должен был возвратиться в Петроград. Отправили третий эшелон, а тут зашевелилось контрреволюционное подполье. Перестрелку устроили, ранили меня. Но рабочий класс поднялся. Создали новый Совет… А мы — в Петроград. Сижу в казарме, лечусь, а тут посыльный из Смольного. К Ленину вызывают… Пошел. Расспросил, Ильич о делах в Кустанае, расспросил, откуда я родом, я ведь пензенский… Говорю Ильичу: рана затянется — готов выполнять любое задание революции… Весной восемнадцатого года мы вместе с. дружком моим Иосифом Родзевичем были направлены на Дальний Восток. Связались с тамошними большевиками и получили задание выехать сюда. Родзевич на Сахалине застрял, а меня занесло аж. сюда… Вот так, братишки, — закончил Чекмарев свой рассказ. — Сколотил я тут приличную группу, можно было хоть завтра брать власть в свои руки, но решили дождаться вестей с Ново-Мариинского поста… А вы, значит, опередили меня. Молодцы, братишки!