Каждый погожий день бабушка Милюнэ приходила на этот зеленый холмик. Она шла мимо нового красивого Дома культуры, школы, мимо телецентра. Слева оставалось бывшее здание уездного правления, справа — хозяйственный магазин на месте церкви, где служил отец Михаил…
Но мимо проносились большие машины, впереди гремел морской порт. Анадырский лиман был полон кораблей.
Кончилось время вечной мерзлоты для чукотского народа, ушло в далекое прошлое…
Однажды, когда она сидела на пожухлой уже траве, со стороны нового Анадыря подъехало несколько автомашин. Один из приехавших подошел к Милюнэ и сказал:
— Бабушка, вам придется уйти отсюда.
Милюнэ испуганно посмотрела на него, на людей с лопатами, деловито примеривавшихся к зеленому холму, испуганно спросила:
— Что вы тут собираетесь делать?
— Решено перезахоронить героев, — коротко объяснил человек. — В братской могиле у памятника, на мысу… Отойди бабушка, не мешай.
Милюнэ послушно отошла и присела чуть поодаль. Но зачем тревожить прах умерших? Она почувствовала неожиданную боль в сердце и несколько раз глубоко вздохнула.
Когда добрались до мерзлоты, зазвенели ломы и лопаты. Куски льда, смешанного с землей, летели в разные стороны и таяли на ярком осеннем солнце.
Людей было много, и работа продвигалась споро.
Вдруг все разом остановились.
Милюнэ встала с бугорка и подошла к краю разрытой большой ямы.
Те двое, что стояли в яме, низко наклонились. Милюнэ видела, как один из них осторожно снял с лица Булата меховую рукавицу, которой она тогда накрыла его лицо… Она увидела его глаза. Точно такие, какими видела в последний раз в феврале двадцатого года… Ее Булат, пролежавший пятьдесят лет в вечной мерзлоте, был такой же молодой, как тогда… Он был моложе своего сына!
Пораженные увиденным, люди обнажили головы.
Мклюнэ не отрывала глаз от широко раскрытых, смотревших в голубое осеннее небо новой Чукотки глаз Булата.
Она слабо вскрикнула и потеряла сознание.
Очнулась Милюнэ в незнакомом месте. Все вокруг было белое, и даже сам Булат, ее сын, и его жена Наташа тоже были в белом, будто собрались в снежную тундру на Песцовую охоту.
— Где я? — тихо спросила Милюнэ.
— Лежи, лежи, — ласково произнес Булат. — Ты в больнице… Сейчас тебе уже хорошо, не волнуйся…
— А что с ним?
— На новом месте похоронили, — ответил Булат. — У памятника…
— А ты не видел его?
— Не успел, — вздохнул Булат. — Когда я прибежал, они уже были в закрытых гробах… Говорят, они были такие, как пятьдесят лет назад. — В ледяной линзе лежали…
— Я видела, — прошептала Милюнэ. — Булат был точно такой, каким я его похоронила. На его лице не было страдания. Только удивление. Он всегда был такой.
— Говорят, — сообщила Наташа, — у него под свитером нашли какую-то бумагу. Трудно разобрать написанное, но будто бы ваше имя хам написано…
Милюнэ вздохнула и закрыла глаза.
Много еще лет невдалеке от гранитной плиты можно было увидеть старую женщину в старинном чукотском меховом одеянии — кэркэре, молча часами сидящую на корточках над Анадырским лиманом.
Иногда она подходила к плите и, беззвучно шевеля губами, читала золотом начертанные слова:
"ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНЫ ЧЛЕНЫ ПЕРВОГО РЕВКОМА ЧУКОТКИ, РАССТРЕЛЯННЫЕ БЕЛОГВАРДЕЙЦАМИ 2 и 8 ФЕВРАЛЯ 1920 ГОДА МАНДРИКОВ М, ГРИНЧУК С. БЕРЗИН А. КУЛИНОВСКИИ Н. БУЛАТ А. МАЛЬСАГОВ Я. БУЧЕК В. ТИТОВ В. ВОЛТЕР А. ФЕСЕНКО И. ГАЛИЦКИИ М. ВЕЧНАЯ СЛАВА ВАМ, ГЕРОИ БОРЬБЫ ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ НА КРАЙНЕМ СЕВЕРЕ!"ВЛАДИМИР САНГИ Конец вечного безмолвия
Вспоминаю Ленинград пятидесятых годов, учебу в этом великом городе, колыбели Октябрьской революции, ставшем и колыбелью литератур народов Севера. Отчетливо запало в память острое чувство окрыленной гордости, которое испытывали мы, приняв в наследство все то большое и прекрасное, чего достиг довоенный Институт народов Севера на Обводном канале — храм знаний, высокой эстетики, показавший всему миру замечательное искусство ранее не доступных европейскому вниманию народов.
У нас уже тогда были свои традиции, идущие из недалекого, но все же прошлого. И не случайно таким заметным событием стал никому еще неизвестный тогда, начинающий автор (студент университета, чукча из Уэлена, прославившийся разве лишь тем, что добирался из родного селения в Ленинград значительно дольше, чем Чехов на Сахалин), написавший рассказ".Окошко". С чукотского рассказ Юрия Рытхэу сразу же был переведен на русский и оценен как значительное явление в прозе народностей Севера.