— Они уполномочили меня, — сердито ответил Каширин и сам удивился тому, что сказал — В настоящий момент представители местного населения еще не готовы принять участие в съезде, — продолжал, смелея, Каширин. — По причине незнания языка, а также невозможности отлучиться: пасут оленей.
Желтухин пытливо смотрел на загорелого и похудевшего Каширина, подавляя поднимающуюся в душе неприязнь к этому непонятному мужику, вечно готовому заступиться за обиженного и обделенного.
— Первым пароходом поедешь в Петропавловск!
— Ну, это мы еще посмотрим! Надо сначала здесь оглядеться.
У дома Треневых Милюнэ развешивала белье. Девушка была в платье, аккуратно причесанная, совсем иная, чем в яранге Тымнэро, когда Каширин впервые увидел ее.
— Кыкэ вай! Я вас не узнала, — смутилась Милюнэ, путая чукотские и русские слова. — Вы стали совсем черный и худой. Однако лицо веселое.
— Скорее сердитое, — усмехнулся Каширин.; — Ну, как тебе живется у Тренева? Не обижают хозяин с хозяйкой?
— Не обижают.
В Ново-Мариинске, который чаще называли Анадырем по имени реки, на которой стоял центр Чукотского уезда, все было по-прежнему.
На рыбалках Сооне и Грушецкого готовились к путине, и первые рыбины уже попались в сети, свидетельствуя о близком подходе косяков красной тихоокеанской кеты. Остальным рыбакам были отведены места даже худшие, чем в прошлые годы. Местные жители — чуванцы и чукчи — ходили жаловаться в комитет, но их не стали слушать, сославшись на решение комитета. Вдобавок ко всему по предложению Царегородцева были учреждены специальные билеты на право лова рыбы для рабочих каменноугольных копей и всех остальных "инородцев".
Обо всем этом Каширин узнал от Аренса Вол-тера, который так же подпадал под определение "прочие инородцы".
— Видишь ли, Арене, — угрюмо сказал Каширин, — людской род делится на сытых и голодных. Это самое главное различие. И объединение людей должно идти по этому признаку — по одну сторону сытобрюхие, по другую — те, у которых пусто в желудках.
Прежняя нищета и голод и в яранге Тымнэро. Грязная и исхудавшая Тынатваль сидела у погасшего очага и, раскачиваясь, с закрытыми глазами, напевала. Она даже не подняла головы, когда Каширин вошел в чоттагин.
Каширин потоптался у входа, давая знать о своем приходе, и громко кашлянул.
Тынатваль все тянула свою песню. Зашевелилась меховая занавесь полога, и в чоттагин высунулся взлохмаченный Тымнэро.
— Етти, Кассира, — хрипло сказал он. — Эт-ки [Плохо] наша жизнь. Заболел я, жена тоже нездорова, и сын вот лежит рядом без памяти. Еды нет, огня нет" Глаза закрою — вижу путь сквозь облака…
Каширин выскочил из мрачного чоттагина. Почти бегом он добрался до домика Аренса Вол-тера.
Норвежец что-то паял, и едкий зеленый дымок поднимался над его головой.
— Арене! Человек погибает! Спасать надо!
— Где? — вскочил на ноги Волтер. — Я готов идти. Весла брать?
— Еду возьми, какая только у тебя есть, да примус прихвати, — уже спокойнее сказал Каширин и рассказал Волтеру, в каком положении он застал семью Тымнэро.
Волтер собрал кое-что из своих запасов и даже откуда-то достал банку сгущенного молока.
— Продукты есть, — сказал он, — но, может, им доктор нужен?
Волтер и Каширин завернули к фельдшеру, но нашли его в таком состоянии, что вести к больным было бесполезно.
В яранге Тымнэро зашумел примус, запахло едой.
Каширин сварил суп.
Тынатваль отчужденно наблюдала за действиями тангитанов.
Она оживилась, когда в ярангу бочком вошла Милюнэ со свертком еды.
— Хозяйка следит, не разрешает мне ходить сюда, — призналась она Каширину.
Каширин смотрел, как Тымнэро жадно, обжигаясь, ел непривычную жидкую тангитанскую еду, и укоризненно говорил ему:
— А ты — сквозь облака… Мы сейчас должны не сквозь облака, а через жизнь, к новому будущему.
Убедившись в том, что в яранге стало веселее, Каширин с Волтером покинули жилище Тцмнэро и отправились на берег лимана, где с кунгаса люди Грушецкого и Сооне ставили большие ставные невода.
Ваня Куркутский молча наблюдал за работой.
— Видал, что делают? — заметил Каширин.
— Видать-то вижу, а что толку? — сердито ответил Куркутский. — Мои-то собаки, мольч, голодать будут. И так-то бегают в тундру, мышей. давят, у песца еду отбирают.
— Ты о собаках погоди, — прервал его Каширин. — А люди? Почему люди молчат, глядя на все это?
— Говори не говори, все одно — сила-то она у того, у кого большая сетка и невод, — безнадежно махнул рукой Куркутский. — Можно сети поставить на Русской кошке, но там ветрено, да и рыбка негустая. Что поймаем — самим на юхалу не хватит.