На пятый год ему присвоили звание старшего Наблюдателя и прикрепили к 482-му сектору, теперь ему предстояло работать совершенно самостоятельно, и при мысли об этом он лишился значительной доли своей обычной самоуверенности. Харлан почувствовал это при первом же разговоре о Вычислителем Гобби Финжи, возглавлявшим Сектор.
У Финжи был маленький, недоверчиво сжатый рот и злые глазки, которые никак не вязались с его обликом; вместо носа у него была круглая лепешка, вместо щек – две лепешки покрупнее. Ему не хватало только мазка алой краски да седой бороды, чтобы стать похожим на первобытный рисунок Деда Мороза, или Санта Клауса, или святого Николая. Харлан знал все три имени. Он сомневался, чтобы кому-нибудь на сто тысяч Вечных доводилось слышать хоть одно из них. Харлан скрывал свои познания такого рода, но в глубине души он гордился ими. С первых же дней в школе он увлекся Первобытной историей, и Наставник Ярроу поощрял его увлечение. Постепенно Харлан по-настоящему полюбил эти диковинные Столетия, предшествовавшие не только основанию Вечности в 27-м, но и самому открытию Темпорального поля в 24-м. Он изучал старинные книги и журналы. В поисках нужных материалов ему даже случалось забираться – если удавалось получить на то разрешение – в далекое прошлое, в самые первые Столетия Вечности. За пятнадцать лет он сумел собрать неплохую личную библиотеку, которая почти целиком состояла из напечатанных на бумаге книг. Там был томик, написанный человеком по имени Уэллс, и еще один, автора которого звали В. Шекспир, – все какие-то допотопные истории. Но подлинной жемчужиной его коллекции было полное собрание переплетенных томов Первобытного еженедельника, которое занимало невероятно много места, но которое он просто из сентиментальности никак не решался заменить микропленкой.
Время от времени он самозабвенно погружался в этот странный мир, где жизнь была жизнью, а смерть – смертью, где человек принимал решения безвозвратно, где нельзя было ни воспрепятствовать злу, ни способствовать добру и где битва при Ватерлоо, будучи однажды проигранной, оставалась проигранной раз и навсегда. Ему очень нравилась старинная поговорка, в которой утверждалось, что написанное пером уже не может быть уничтожено даже грубым орудием из железа.
Как невыносимо трудно бывало ему после этого возвращаться мыслями к Вечности – к миру, в котором Реальность была чем-то мимолетным и изменчивым и где люди вроде него держали судьбы человечества в своих руках, придавая им по желанию лучшую форму!
Однако сходство с Дедом Морозом немедленно исчезло, стоило только Финжи заговорить деловым, повелительным тоном:
– К предварительному изучению текущей Реальности вы приступите завтра же. Я требую, чтобы это изучение было тщательным, аккуратным и конкретным. Я не потерплю ни малейшей расхлябанности. Ваша первая пространственно-хронологическая Инструкция будет готова к завтрашнему утру. Усвоили?
– Да, Вычислитель, – ответил Харлан. Он уже тогда пришел к горькому для себя выводу, что вряд ли им удастся поладить.
На следующее утро Харлан получил свою инструкцию в виде сложного узора перфораций, пробитых на ленте Кибермозгом. Боясь допустить в самом начале своей деятельности хотя бы ничтожную ошибку, Харлан перевел ее на Межвременной язык при помощи карманного дешифратора. Разумеется, он давно уже умел читать перфоленты на глазок.
Инструкция объясняла ему, где он мог находиться в мире 482-го Столетия, а где – не мог, что ему разрешалось, а чего он должен был избегать любой ценой. Если присутствие было допустимо только там и тогда, где оно не представляло угрозы для Реальности.
482-е Столетие пришлось не по душе Харлану. Оно нисколько не походило на его суровый и аскетический век. Этика и мораль в том виде, как их понимал Харлан, не существовали. Это была эпоха грубых материальных наслаждений с многочисленными признаками матриархата. Семья не признавалась юридически и пары вступали в сожительство и расходились по взаимному согласию, кроме которого их ничто не связывало.
Существовали сотни причин, по которым это общество внушало Харлану отвращение, и он мечтал в душе об Изменении. Ему не раз приходило в голову, что одним только своим присутствием в этом Столетии он, человек из другого Времени, может вызвать «вилку» и направить историю по новому пути. Если бы ему удалось своим присутствием в какой-то определенной критической точке оказать достаточно сильное влияние на естественный ход событий, то возникла бы новая линия развития, бывшая до тех пор неосуществленной вероятностью, и миллионы ищущих наслаждений женщин превратились бы в любящих и преданных жен и матерей. Они жили бы в новой Реальности с новыми воспоминаниями и ни во сне, ни наяву не могли бы ни вспомнить, ни вообразить, что их жизнь когда-то была совершенно иной!
К несчастью, поступить так – значило нарушить Инструкцию. Даже если бы Харлан решился на это неслыханное преступление, случайное воздействие могло изменить Реальность самым неожиданным образом. Она могла бы стать еще хуже. Только кропотливый анализ и тщательные Вычисления могли предсказать истинный характер Изменения Реальности.
Но каковы бы ни были мысли Харлана, он оставался Наблюдателем, а идеальный Наблюдатель – это просто машина, составляющая донесения и снабженная органами чувств. Для эмоций здесь места не было.