Всё здесь, на Редее, оказалось таким же вечным, как и он сам, и таким же неизменным, как и он сам.
Оставив попытки выбраться и растеряв злость, Аэций стал работать над системой связи, и через какое-то время случилось чудо — он поймал сигнал. На экране были новости, из которых Аэций узнал, что империя процветает и осваивает новые миры. На какое-то время диктор подарил ему надежду, потому что в голове Галактиона зародилась мысль, что однажды его найдут. Пусть не его ученики и не те, кто хотел бы его спасти, но одна только возможность поговорить с людьми к тому времени стоила для него больше жизни.
Связь вскоре прервалась. Она исчезала и появлялась снова, не подчиняясь законам логики, каждый раз оставляя его в недоумении, а надежда всё не угасала — пока однажды он не собрал телескоп и не увидел на орбите цепочку боевых спутников, охранявших его покой. Надежда исчезла. Любой дурак, посмевший сунуться сюда, был бы убит раньше, чем Аэций смог бы сказать ему хоть слово. И именно те технологии, которые он принёс в Кариту, сделали возможным его плен.
Аэцием овладело отчаяние. Он долго лежал на спине, глядя в потолок, потому что даже небо над головой делало тоску сильнее. Всё теряло смысл — прошлое, будущее, настоящее. Он хотел умереть, но и смерть была невозможна — дроны тщательно следили, чтобы он не причинил себе вред.
«Зачем?» — стал спрашивать он тогда сам себя. Почему было не убить его? Или ненависть обманутой любви могла быть так сильна, что месть его единственной возлюбленной длится уже тысячу лет? Ответа не было. Все ответы были бессмысленны, хотя он находил их тысячи, один за другим.
Безумие стремительно овладевало им, но понял он это лишь тогда, когда по ночам стал видеть образ Авроры. Аврора не говорила с ним. Она смеялась или просто смотрела ему в глаза с немым укором, но никогда не говорила. И говорить с ней тоже было бесполезно, хотя Аэций и пытался вначале. Он задавал всё тот же единственный вопрос: «Зачем?». Аврора молчала. Так Аэций понял, что безумен.
Он мог бы смириться и с этим, как смирился и с вечностью своей жизни, и с вечностью своего одиночества, но безумие становилось сильнее. Теперь он видел учеников, упрекавших его в их собственной смерти.
И снова Аэций бил стёкла и бежал, пытаясь скрыться от немых видений своей вины, но они находили его, и за призраками прошлого следовали вездесущие дроны.
А однажды к нему явилась Тот. Аэций силился и не мог вспомнить, как звали Того. Он так испугался тогда, что судорожно попытался вспомнить своё имя и имена всех, кого когда-то знал, но тут память была ему верна. Только одно имя никак не удавалось поймать, и потому Аэций так и назвал его для себя — Тот.
Тот говорил, что может прекратить муки. Тот говорил, что может подарить Аэцию сладость мести, выпустить на волю ненависть, что снедала его. И это был первый голос, который Аэций услышал за долгие сотни лет.
Этот голос был страшен, потому что не походил на голоса людей. Будто сам воздух, сама тьма взывала к нему, обещая свои дары.
И ярость в самом деле проснулась, когда Аэций отвечал: «Нет».
— Ты опоздал, — сказал он, — никогда я не буду живым.
Тот ушёл и не приходил больше, а безумие стало утихать. Аэций гнал прочь призраков, заставляя себя думать день за днём, хотя думать было не о чем в серой пустоши Редеи, где лишь дождь и снег сменяли друг друга от года к году.
Он давно уже потерял счёт этих лет. Время для него превратилось в вечность.
***
— Стерильный мир, — сказал Аэций вслух, не отрывая взгляда от серой пелены за окном, чуть подёрнутой белыми хлопьями снега, таявшими, едва коснувшись земли, — зоопарк…
Он всё чаще говорил сам с собой, потому что хотя бы свой голос он должен был слышать, чтобы не раствориться полностью в этом сером нигде.
Здесь было всё, что требовалось человеку, чтобы выжить — пища, давно не имевшая вкуса, постель, казавшаяся конечной стадией тюрьмы, одежда, вода, кров.
— Ты ведь слышишь меня… — сказал он всё так же тихо, — слышишь и слушаешь… а если и нет, то обязательно посмотришь утром за завтраком…
Аэций с ненавистью посмотрел на стоявшую в углу кровать. Спать там он давно уже не мог.
Он устроился в кресле, всё так же глядя в окно, и стал следить за бесконечным бегом туч, уплывавших в никуда.