Янку едва догнал их около ворот. Они сели в фаэтон и укатили, оставив Урматеку в полном недоумении. Ни умом, ни сердцем не мог понять Янку поведения барона. Глядя вслед удалявшейся коляске, он крепко выругался, вложив в это ругательство свое восхищение домницей Наталией.
V
Школа, куда десять лет назад отдали Амелику обучаться грамоте, была одним из тех пансионов для девочек, каких в те времена было немало. Пансионы эти худо служили нуждам подлинной образованности, зато отвечали требованиям моды, установленной родителями, которые полагали, что о детях нужно заботиться, но не знали, как именно. Открывались эти школы и поддерживались в основном рвением отцов семейств ради своих чад и наследников, матери же смотрели на эти заведения косо, не видя в них никакого проку. Но поскольку ни те, ни другие не представляли себе, каково должно быть воспитание, то повиновались лишь своему тайному предчувствию грядущих перемен и, стало быть, приносили жертву во имя завтрашнего дня. Видя недоброжелательство домашних к школе, о которой в доме говорилось как о враге или чем-то непотребном, дети тоже проникались к ней недоверием.
Пансион, где обучалась Амелика, содержала старая дева с весьма скромными средствами. Старички, одряхлевшие в разных уголках страны и считавшиеся учителями вовсе не из-за своих познаний, были по большей части из гувернеров при боярских детях. Французы, швейцарцы, австрийцы, иной раз даже поляки, они обучали девочек на слух какому-нибудь иностранному языку — французскому или немецкому. «Маман» — так называли девочки свою директрису — не слишком заботилась о каких-либо других науках, поскольку знала, что отдают в ее школу детей именно из-за этих жалких чужестранцев, которые обучат девочек кое-как болтать на чужом языке. Ее пансион, однако, пышно именовался Институтом благородных девиц, и поэтому она в первую очередь пеклась о том, чтобы выпустить своих подопечных благородными. Занятия велись здесь весьма свободно, и пансионеркам нечего было бояться суровых экзаменов. Год за годом текло учение, не задевая ни ума, ни сердца девочек. Сонная домашняя жизнь тянулась и в классных стенах. Самыми значительными событиями в жизни учениц были те же, что и в родном доме, и возникали они в соответствии с временами года. По осени, например, это было заготовление компотов и варенья, которые варились здесь в неимоверных количествах. Вдали от матерей, занятых теми же хозяйственными хлопотами, девочки встречали поощрение к подобным занятиям и у Маман, трезво видящей в них хоть какую-то пользу от долгих лет обучения. Но занимались всем этим в пансионе втайне, ибо госпожа директриса прекрасно понимала, что родители ждут от обучения в пансионе вовсе не домоводства, а чего-то совсем иного, за что и платят хорошие деньги. По заведенному Маман порядку пошли дела и у Амелики.
Как только дочка Урматеку освоилась в пансионе, она, отчасти по природной склонности и воспитанию, полученному непосредственно от кукоаны Мицы, отчасти от скуки, с радостью занялась всякого рода домашними работами. Ничто другое не вызывало у нее никакого интереса. Выросшей в четырех стенах и скучающей во время прогулок от одного дома до другого по городским улицам, ей не дано было вкусить простора полей, лесов, воображаемых путешествий. Поэтому Амелика не любила даже цветов и не умела ухаживать за ними. Урматеку давно уже приметил этот недостаток в своем ребенке и огорчался, потому что сам он любил и цветы и птиц и начиная с вербного воскресенья на всех подоконниках у них в доме пышно цвели в горшках голубые и розовые гиацинты. А в теплые летние ночи, когда уже отцветала липа, под которой любил сидеть, отдыхая, Урматеку, он распахивал окна и наслаждался сладковатым, смолистым ароматом кипариса, мешавшимся с привычными запахами комнат. Амелика бежала от этого терпкого аромата, жалуясь на нестерпимую головную боль. Вкусы отца и дочери не совпадали и в этом, впрочем, как и во многом другом. Мало того: отцовские вкусы вызывали у девушки еще и досаду. В пансионе Амелика не училась. Этого она не любила. И вовсе не стремилась что-нибудь узнать. Маман мирволила ей.
— При вашем-то состоянии, — примирительно говаривала она, — ты что, учительницей будешь, что ли? Немножко болтать по-французски, тренькать на пианино да что-нибудь нарисовать — вот и все, что от тебя требуется. А денег у вас, слава богу, хоть ложкой черпай!
И Урматеку, с грустью распростившийся с желанием видеть свою Амелику «ученой», утешался, что знает она, по словам директрисы, все же немало, и чувствовал себя весьма польщенным комплиментом по поводу денег. Вместо нагоняющих скуку ученых книг девочка набивала свою парту всевозможными пустяками и безделушками, которые дарили ей подруги. К примеру, тоненькими, изящно переплетенными тетрадочками с напечатанными по-французски вопросами: какой твой любимый цвет, цветок, запах, месяц и день в году, какая книга тебе нравится? Уголки страниц в этой тетрадке были украшены бабочками. Девочки учили Амелику, как на эти вопросы отвечать, утверждая, что по ее ответам сразу будет видно, насколько она благородней своих родителей, которые даже представить себе не могут, как нужно ответить, потому что и вопросов не поймут, поскольку не знают по-французски. Когда Амелика дошла до вопроса: какой цветок вам нравится? — она, покопавшись в словаре, написала «лилия», потому как знала, что это единственный цветок, который не любит ее отец.