Мы просидели далеко за полночь, обсуждая случившееся.
— Женщины! — говорил Росситер. — Подумайте о женщинах и детях! Сотни тысяч их погибли из-за меня. Мне мерещатся их лица, день и ночь… Я не могу забыть о них…
Я ушел от него уже под утро. Он остался сидеть над потухшими угольями, согбенный, как дряхлый старик…
Через две недели после того он умер, и смерть его дает мне право опубликовать истину. Странная ирония судьбы: в то время, как на воинов и дипломатов сыпались награды и изъявления признательности, человек, который на самом деле прекратил войну и дал нам победу, покоится, никем не оплакиваемый и не прославляемый, на безвестном деревенском кладбище.
И тайна его спит с ним в могиле, поросшей молодой травкой.
Старые американские броненосцы — на фронт // The Electrical Experimenter. 1917, июль.
Д. Мидос
КАК ОНИ ПРЕКРАТИЛИ ВОЙНУ
История одного необычайного изобретения
— Война? — с добродушной улыбкой сказал старик Грейстон, — нет, войны не будет. Я прекращу ее.
Карнэби, сидевший напротив, посмотрел на него недоверчиво. Но он хорошо знал, что старик не хвастун и не бросает слов на ветер, и чутье подсказывало ему, что тут пахнет сенсационнейшей заметкой для его газеты.
Карнэби был журналист и притом неудачник. Он ждал, как манны небесной, этой войны между Францией и Германией, надеясь выдвинуться в качестве военного корреспондента, создать себе имя и положение, так как только при таких условиях он мог рассчитывать жениться на Эллен.
Но скрытого таланта мало. Редакторы имеют привычку судить по результатам, а Карнэби пока еще ничем не выдвинулся и, когда редакция стала выбирать военных корреспондентов для отправки их на театр военных действий, о Карнэби никто и не вспомнил.
Надежда выдвинуться улыбнулась, а с ней и мечты о женитьбе на Эллен.
В этот день он ушел из редакции «Утренней почты» совсем убитый, согнувшись под бременем своего горького разочарования, и на улице встретился с Грейстоном.
Курьезный старичок был этот Грейстон, маленький, толстенький, с седенькими бакенбардами; на носу очки в золотой оправе, на голове какая-то невозможная шляпа и костюм под стать ей, а на губах милейшая, добродушнейшая улыбка.
Жизнь свою он проводил в изобретении каких-то чрезвычайно сложных приборов, творящих чудеса, но, увы, таких дорогих, что никто не решался пользоваться ими. Но Грейстон не огорчался этим. У него было недурное состояние и большой старый дом возле Барнета и он изобретал по страсти, а не по нужде, не заботясь о барышах.
Он сразу заметил удрученный вид Карнэби и необычайную сутуловатость его могучих плеч, и его широкое лицо расплылось в благодушную улыбку.
— Вы сейчас ничем не заняты? Зайдите ко мне выпить рюмочку виски и выкурить сигару.
— Что вы такое говорите? — спрашивал Карнэби. — Как это так: «остановить войну»? Германия поставила ультиматум, срок которого истекает завтра в шесть часов утра. Обе армии уже на границе: Леблан — в Реймсе, Турасье — в Нанси, немцы — в Страсбурге и Мюльгаузене. И флоты также: эскадра под начальством адмирала принца Фридриха идет к голландским берегам, — она уже возле Гааги. Эскадра Ламоньера — на пути к Средиземному морю. Сейчас она уже, наверное, за Шербургом. Не пройдет и трех часов, как разыграется сражение.
— Я остановлю их до рассвета, — возразил Грейстон так спокойно, как будто он говорил о том, что ему надо попасть на поезд. Если желаете Карнэби, едемте со мною и вы увидите, как это делается. И поместите в вашей газете такую сенсационную статью, какой не удалось еще написать ни одному журналисту.
Он заметил, как заблестели глаза Карнэби, и улыбнулся еще добродушнее.
— Я предлагаю это вам потому, что вы мне нравитесь. И я думаю, что, если вас немножко подтолкнуть, — вы можете выдвинуться.
Он поднялся с кресла.
— Пожалуйте сюда.
Он отпер шкаф и вынул из него два тяжелых непромокаемых, подбитых кожей пальто с капюшонами — и две пары выпуклых очков, какие надевают для езды в автомобиле. Молча он подал один костюм Карнэби и сам надел другой. Затем повел его в сад.
Карнэби шел за ним, заинтересованный, безмолвный, не понимая, в чем дело и продолжая не доверять. Но, когда они вышли на воздух, у него невольно вырвался крик удивления!
На широкой лужайке, тянувшейся позади дома, стояли на якоре два больших серых дирижабля. В полумраке Карнэби смутно различал темные фигуры людей в гондолах, подвешенных под цилиндрическими мешками, наполненными газом.
— Это мои любимые игрушки, — махнув рукой в сторону их, пояснил Грейстон.
Карнэби ущипнул себя, чтобы убедиться, что он видит это не во сне. Но дирижабли, действительно, были на месте, и Грейстон, добродушно улыбаясь из-под капюшона, жестом приглашал его сесть в ближайшую гондолу.
Они уселись оба. Загудела машина, отрубили якоря, зажужжали пропеллеры, раздался оглушительный рев. Карнэби вдруг показалось, будто земля провалилась куда-то в бездну, оставив его висящим в воздухе.
Он осмотрелся кругом. Слева доносился издали треск пропеллера второго дирижабля, но сам воздушный корабль в темноте был невидим. На заднем конце хрупкой лодочки, в которой он сидел, человек пять возились над какой-то загадочного вида машиной, все время издававшей глухое жужжание. Впереди него сидел пилот, не снимая рук с руля, поглядывая то на компас, то на иллюминованную карту, постепенно развертывавшуюся по мере того, как воздушный корабль совершал свой путь. А рядом с ним сидел Грейстон, и лицо у него было торжествующее.
— Я вам сейчас объясню, Карнэби, что мы будем делать. Вы понимаете, что эту войну прямо-таки необходимо прекратить в самом начале. Иначе произойдет такая катастрофа, какой еще не знала история. Ведь тут не одни только Германия и Франция. Тут, рано или поздно, в войну вмешаются все великие европейские державы — Россия и Австрия, Италия и Англия. Вы только представьте себе, что это будет за колоссальная резня. Очень скоро в войну будет втянута вся Европа.
— Но как же вы можете остановить ее? Как вообще можно остановить войну? Война — дело стихийное. Третейский суд? Но ведь это уже было им предложено, и обе стороны отказались. Как же можно заставить их?
— Над этим вопросом уже столетия ломают себе голову государственные люди. Но если государства ведут себя неблагоразумно, с ними надо поступать, как поступают в таких случаях с частными людьми.
— Я понимаю вашу мысль, — задумчиво сказал Карнэби. — Мировая полиция, которая хватала бы за шиворот державы, как хватают обывателей, когда они вступают в драку? Но ведь это химера. Этого вы не добьетесь. Между державами слишком много зависти и соперничества, чтобы они решились предоставить одной из них такую власть.
Грейстон кивнул головой.
— Совершенно верно. Поэтому власть должна взять в руки не какая-нибудь держава, а отдельная личность, гражданин мира, вроде меня, которому война ненавистна и который готов остановить ее любой ценой. И у него должно быть оружие, которым он может разнять дерущихся, но такое оружие, которого нельзя было бы пустить в ход с целью нападения — именно дубинка полицейского.
— Но это невозможно.
— Возможно, дорогой мой. Вот оно, это оружие — здесь, в моих руках. Еще часок-другой, и вы увидите его на деле.
Он громко позвал:
— Телеграфист!
Вперед выдвинулась темная фигура.
— Пошлите депешу.
Телеграфист поднял крышку углубления, где помещался аппарат для беспроволочного телеграфирования, и сел, обхватив пальцами клавиши передаточного аппарата.
«Примус — Секундусу, — лаконически диктовал Грейстон. — От Нью-Гэвена летите по направлению к Дьеппу. Посмотрите, где находится германский флот».