За пять недель до объявления войны все главные распоряжения уже были сделаны. Через несколько дней Лауфс-паша имел под своим началом более двухсот пятидесяти тысяч человек, которых он направлял из их обычных стоянок к западной границе.
В момент, когда императорские войска ворвались на турецкую территорию, Лауфс-паша имел возможность противопоставить им силы, гораздо более многочисленные. Кроме того, турецкое вооружение, особенно артиллерия, было лучше. Наконец, главный штаб Лауфс-паши был наивысшего качества, хотя заключал в себе несколько туземных пашей, совершенно ничтожных, привыкших к пассивному выжиданию. Впрочем, среди них старый любимец Султана Солейман-паша был груб, жесток и полон предрассудков старой Турции, но полон также ретроградных военных инстинктов и завоевательных вожделений арабов и туранцев.
В первых числах августа обе армии встретились. Разделявшее их расстояние было еще слишком велико, чтобы начать битву, но достаточно было короткого перехода, чтобы артиллерия могла уже начать великую дуэль.
Несколько авангардных сражений были в итоге выгодны для турок и, по мнению компетентных людей, подготовлявшаяся большая битва должна была почти наверное упрочить эти маленькие победы.
Обе армии занимали обширное пространство. Однако австрийский войска были гораздо менее развернуты, чем войска противника, и фронт их был менее велик. Согласно новым правилам, Лауфс-паша широко раздвинул свои линии. Действительно, его правый и левый фланг старались окружить фланги австрийцев. Зная характер Эбергардта, он ждал нападения и все его распоряжения клонились к тому, чтобы начать битву в позиции оборонительной и окончить ее наступательно.
С той и с другой стороны сведения относительно положения противника были довольно точны. Воздухоплавание было еще в зачаточном состоянии, однако оно уже совершенно заменило кавалерию в разведочной службе, так как война 1916 года уже окончательно доказала, что сухим путем никакие разведки не были более возможны. Если кавалеристы, велосипедисты и автомобилисты приближались настолько, чтобы дать себе хотя бы неясный отчет в состоянии неприятельских сил, их сейчас же расстреливали. Значит, надо было заменить чем-либо этот метод разведки, сделавшийся доисторическим. Турки и австро-венгры имели свои флотилии дирижаблей и аэропланов. Последние, будучи более быстрыми и защищенными от капризов моторов, служили для быстрых набегов. Обе системы при случае могли сражаться или между собой, или против пеших войск. Аэростаты открывали возможность для артиллерийского огня, с аэропланов бросали взрывчатые снаряды или сражались посредством ружей и револьверов. До сих пор воздушная борьба была немного благоприятна для австро-венгерцев, несмотря на некоторое численное превосходство противника. Три турецких аэроплана и два их дирижабля были захвачены и выведены из строя.
Пятого августа, к концу дня, фельдмаршал фон Эбергардт собрал свой главный штаб. Несмотря на свой оптимизм и безрассудный темперамент, он был беспокоен. Сведения разведчиков говорили ему, что турецкая армия находится на хорошем месте, хорошо вооружена и превосходит противника численностью. Действовать непрямодушно не было в его натуре. Он сообщил все полученные им сведения и сделал вывод, что одержать победу над врагом можно только при быстром наступлении. Некоторые офицеры одобрили это. Другие молчали; некоторые критиковали вежливо, но настойчиво, установленные позиции. Главным возражателем был граф Зрини, пользовавшийся за границей славой самого искусного из австро-венгерских генералов.
— Если мы начнем битву при данных условиях, — закончил он, — мы будем окружены через несколько часов… и мы должны будем считать себя счастливыми, если оставим в руках врага только половину армии. Австро-венгерская армия имеет такой вид, точно она сгруппирована для капитуляции.
При этих словах генералиссимус вздрогнул, бледный от холодной ярости.
Это был маленький толстый человек, нервный, энергичный до жестокости, с лицом Суворова, с мистическими глазами, с жестким ртом, с энергичной и короткой речью. Он поднял свою волосатую руку и сказал:
— Капитуляция, если мы не исполним своего долга! Блестящая победа, если мы выкажем энергию и необходимую активность!
— Простите, ваше сиятельство, — тихо возразил Зрини, — но здесь дело не в активности и не в энергии. Я, конечно, разумею, что мы все исполним свой долг и сумеем умереть без слабости. Но одно из двух: или мы идем на врага, и тогда мы подвергнемся разгрому, рассказ о котором возбудит жалость даже в наших злейших врагах; или мы ожидаем нападения и тогда неизбежно, что мы будем окружены. Ваше сиятельство знает, что мы отнюдь не можем рассчитывать на штыковой бой!
Эбергардт в бешенстве кусал усы. В глубине души, под влиянием непобедимых инстинктов и по атавизму, унаследованному от целого ряда военных предков, он питал глухое доверие только к непосредственной схватке солдат. С другой стороны, при всей своей посредственности в качестве генералиссимуса, он сознавал, насколько разрушительна сила новых вооружений. Он спросил глухо:
— А что надо делать, по-вашему?
Граф Зрини на минуту поколебался. Затем, немного бледный, пониженным голосом, но с большой твердостью сказал:
— Мы погибли, если в эту же ночь вы не прикажете отступить…
— Это — поражение… это — позор, — пробормотал Эбергардт.
— Это — спасение. Мы можем занять в семи верстах отсюда назад превосходное для обороны поле сражения, откуда турки никогда нас не смогут вытеснить. Там мы будем ожидать подкреплений. Наше теперешнее худшее положение зависит только от немного медленной мобилизации. Но Австро-Венгрия гораздо более могущественный резервуар людей, чем Турция. В конечном итоге, у нас будет превосходство в численности…
— А если нас атакуют во время отступления?
— Если отступление хорошо задумано и выполнено, неприятель, в крайнем случае, может нас только беспокоить, и притом с большой опасностью для себя!
— Но вы оставляете без внимания моральный эффект! — горько заметил главнокомандующий… Отступление неизбежно будет похоже на поражение…